И все ж таки у меня росло раздражение против Зарицына. Для меня было бедой не то, что коллежский секретарь позволял себе не соглашаться с генералом, а скорее то, что он считал его да, конечно, и меня с ним, если он меня вообще брал в расчет и замечал вместе с моею холодностью, безнадежно ограниченными, закосневшими в жестокости, суетности, туповатости. Он явственно усматривал в нас некоторых персон господина Грибоедова.
Спор продолжался, генерал держался своего, к досаде моей, показывая себя не лучшим образом. «Простолюдин, — заявил он, — озабочен более утробою своею».
Тут мне показалось, что полузлодей едва приметно улыбается, видя, как супруг мой поглощает жаренного с яблоками гуся, забывая утереть жирные губы салфеткой.
— Мужик государственных интересов не понимает и за все дарованное ему высочайшей милостью государей наших благодарен не стал. Разве не должен он благодарить за такую царскую милость, как гульная неделя? Работный человек у нас наделен неделею отдыха. Где еще сыщете вы столь благословенное существование?!
Гость согласился. Но могу дать клятву, что самое согласие этого наглеца было не то хитрым маневром, не то плохо скрытой насмешкой.
— Да, — говорил Юрий Тимофеевич, — народ наш еще темен, необразован. Кровавая война хотя и способствовала его развитию, но не могла служить смягчению нравов. Однако хочется верить, ваше превосходительство, что просвещенное и гуманное ваше правление сделает его иным.
Его превосходительство, к досаде моей, и теперь иронии не приметил, а принял эти слова за чистую монету и самодовольно заявил:
— Один разве управишься, разве совладаешь со всем. Мудрость народная гласит: один в поле не воин. — Николай Артемьевич по своему обычаю поднял кверху указательный палец. — Надобно дворянству — главному в государстве сословию — хватко держаться друг друга. Хватко, — повторил муж, видимо, понравившееся ему слово. И наклонился через стол к господину Зарицыну. — Посему, государь, не обессудьте, без чинов, но даже с высоты лет своих могу вам сказать, в удивление меня приводит, что вы, высокородный дворянин, не желаете помочь нам…
Николай Артемьевич не договорил. Еще ранее услышала я в людской не то чтобы шум, но какое-то постороннее шевеление. И хотела было позвонить в колокольчик, вызвать слугу, но внезапно со словами: «Разрешите, ваше превосходительство!» влетел рослый, стройный, словно по мерке выточенный, армейский подпоручик.
Все не только в городе нашем, но и в округе знали, что генерал не терпит, когда прерывают его обед. Слугам в этот час настрого было приказано ни о ком не докладывать. Николай Артемьевич понял — произошло нечто отменное и, прервав поручика, приносящего извинения за вторжение, нетерпеливо бросил:
— Что стряслось? Докладывай!
— Нападение на таежный форпост, ваше превосходительство, — отчеканил поручик.
— Как нападение? Кем учинено?
— Разбойною ватагою, ваше превосходительство.
— Н-да, — только и промолвил Николай Артемьевич и при этом так глянул на господина Зарицына, точно желал подчеркнуть его вину в этой нечаянности.
Но господин Зарицын оставался невозмутим.
— Что же там? — спросил генерал.
— Люди душегубами перебиты, а имущество разграблено, — все так же бойко докладывал молодой офицер. Голос его вразрез с горестными событиями звучал победно. Служака находился на седьмом небе: шутка ли, докладывает самому генералу.
Даже Николаю Артемьевичу это не понравилось.
— А где обретается господин подполковник? — неприветливо бросил он.
— Их высокоблагородие пребывает за рекой, на стрельбище.
Генерал искоса недоверчиво посмотрел на подпоручика. Взгляд его означал: «Знаем мы эти стрельбища, поди уток стреляет либо рыбу удит». Сказал иное:
— Все учитесь, обучаетесь. А тут под носом… Но что все ж таки там?
— На учениях, ваше превосходительство? — пожирая преданными глазами высокое начальство, спросил офицер.
— Да на кой дьявол мне ваши учения. — Супруг не только не извинился, но не посмотрел в мою сторону. — На форпосте? — снова вопросил он.
— Как уже докладывал, форпост разгромлен. Люди перебиты, — чеканил поручик.
