И еще, если Хьюман так поразительно сообразителен, то почему его бросили в группу жалких холостяков. Я думаю, мы с самого начала встали на неправильную позицию. Наша группа – не низко-престижная группа холостяков, а перспективная группа подростков.
Так, когда ты говорил, что тебе жаль меня, потому что тебе посчастливилось участвовать, а я должна остаться дома и составить отчет для ансибла, тебя переполняли Неприятные Выделения.
(Если ты вернешься домой, когда я буду уже спать, разбуди, пожалуйста, и поцелуй! Хорошо? Я заслужила поцелуй сегодня).
Записка Аунды Фигейро Макамби к Майро Рибейра фон Хессе, восстановленная из файлов Луситании и представленная как очевидность.
***
На Луситании не было индустрии строительства. Когда пара вступала в брак, их друзья и семьи строили им дом. Дом Рибейры отражал историю семьи.
Фасад, наиболее старая часть дома, была отделана листами пластика, посаженными на бетонную основу. Комнаты пристраивались по мере прибавления семьи, каждая пристройка упиралась в предыдущую. Таким образом пять отдельных одноэтажных сооружений прилепились к склону холма. Поздние пристройки были выполнены из кирпича, плотно примыкающего друг к другу, крыши были покрыты тростником. В них не было даже намека на эстетическую привлекательность. Семья строила только самое необходимое и не больше.
Это не было бедностью, Эндер знал – в сообществах с контролируемой экономикой бедности не существует. Отсутствие украшений, индивидуальности, отражали презрение семьи к собственному дому; для Эндера – это было еще и отражение собственного презрения друг к другу. Несомненно, Олхейдо и Квора не испытывали облегчения или расслабления, свойственного большинству входящих под крышу родного дома. Наоборот, они стали более угнетенными, обеспокоенными, их детская беспечность исчезла на глазах. Дом казался мощным источником гравитации, который все больше и больше наливал их тяжестью по мере приближения.
Олхейдо и Квора прошли внутрь. Эндер остался у двери, надеясь, что кто-нибудь пригласит его. Олхейдо оставил дверь полуоткрытой, и вышел из комнаты, не говоря ни слова. Эндер мог видеть Квору, сидевшую на кровати в первой комнате. Она неподвижно сидела, прислонившись к голой стене. На стенах дома не висело никаких вещей или украшений. Они были абсолютно белыми. Лицо Кворы казалось черным пятном на фоне стены. Она равнодушно смотрела в пространство перед собой, упорно не замечая его присутствия и не делала ничего, чтобы позволить ему войти.
Над домом витала какая-то болезнь. Эндер пытался понять, что он мог пропустить в характере Новинхи, заставившее ее жить здесь. Неужели смерть Пайпо так глубоко запала ей в сердце?
– Твоя мать дома? – спросил Эндер.
Квора не отвечала.
– О, – сказал он, – прости, пожалуйста, я принял тебя за маленькую девочку, а ты – статуя.
Казалось, она не слышит его. Ну, хватит напрасных попыток вытащить ее из ее уныния.
Раздалось гулкое топанье. Маленький мальчик вбежал в комнату, остановился на середине и воровато огляделся по сторонам, его лицо замерло в дверном проеме, там где стоял Эндер. Он был примерно на год младше Кворы, лет шести-семи, не больше. В противоположность Кворе, его лицо излучало взаимопонимание. К нему примешивался дикий голод.
– Твоя мать дома? – снова спросил Эндер.
Мальчик наклонился и стал закручивать штанины кальсон. Длинный кухонный нож был привязан к его ноге. Он медленно отвязал его. Затем, ухватив его двумя руками, он нацелился и прыгнул на Эндера, метя ножом прямо в промежность. Его отношение к странникам нельзя было назвать деликатным.
Мгновение, и Эндер стиснул его и крепко прижал к себе, нож выпрыгнул к потолку. Мальчишка брыкался и истошно вопил. Эндеру приходилось усмирять его обеими руками. Он отчаянно молотил руками и ногами, подобно теленку, связанному для клеймения.
Эндер внимательно посмотрел на Квору.
– Если ты сейчас же не найдешь и не приведешь кого-нибудь нормального в этом доме, я заберу этого звереныша с собой и съем на ужин.
Квора задумалась, затем пулей выскочила из комнаты.
Через секунду в комнату вошла усталая девушка, со спутанными волосами и заспанными глазами.
