Одно заставило меня задуматься: что случилось и почему эти скромные, казалось бы невинные по содержанию, книги оказались спрятаны и недоступны? Я боялся об этом спрашивать.
* * *
Вечер мы провели в замке. Терпеклес скрашивал мне время пением, я же отдавался роскоши сладкой лени. Очередной день прошел в спокойных прогулках и — всегда полных особенного напряжения — разговорах с жителями Древограда.
Я ничего не смог узнать о семейной жизни туземцев, но предполагаю, что размножаются лесельчане в каких-то овеянных тайной обстоятельствах, поскольку нигде не встретил детей лунян. Никаких детских площадок, школ, брошенных кукол, лавочек с мороженым или сахарной ватой; нигде никаких следов детских игр и шалостей. По улицам друг за другом не гонялись маленькие лесельчанчики, хватая за ветки или дразня своих младших приятелей. Никакого гама, плача или смеха от удачных шуток или проказ. Никаких следов пеленок, удерживающих неконтролируемое сцеживание растительных соков, ни колясок, в которых спали бы — плотно завернутые в ивовые конвертики — маленькие, тоненькие, как прутики, чада. Походило на то, что лесельчане просто вырастали из почвы, поднимаясь из нее сразу в виде больших и дородных пней. Я боялся допытываться подробностей, потому что нельзя было догадаться заранее, какой из моих вопросов вызовет у хозяев страх или ярость, и какие именно нюансы станут причиной такой реакции.
Вечером следующего дня я предложил Терпеклесу прогуляться по Древограду, на этот раз без проводника. Джинн принял приглашение неохотно. Клубился в своей бутылке и пускал винтом сердитые дымки, приобретая все более темный цвет. Но, не имея причин возразить, согласился. Однако при этом он упорно молчал, пока мы не углубились в лабиринт городских улочек, где, неторопливо шагая, я попытался начать необязательный разговор о несомненных красотах местной архитектуры.
Небо потемнело, и наступила ночь, освещаемая лишь скупым блеском развешанных тут и там фонарей. На этом романтическом фоне произошло мое первое настоящее приключение, с тех пор как мы высадились на Луну. И вот, когда я так шел с бутылкой в руке и плащом, переброшенным через плечо, достойно, как пристало чужеземному князю, на моем пути стал индивид, принадлежащий к той особенной разновидности лесельчан, представителей которой мне довелось увидеть на сцене местного театра. Буйная заросль венчала верхушку существа, а кору украшали привлекательные крапинки любопытной фактуры. Лесельчанин особенным жестом протянул одну из своих богато покрытых листвой ветвей, после чего обратился ко мне мелодичным голосом:
— Погладить?
— Слушаю? — ответил я вежливым вопросом.
— Хочешь глажу-глажу?
Широко разведя ладони, я одарил встреченного лунянина искренней, но экономной улыбкой.
— Кажется, я не очень понимаю, что вы предлагаете…
— Глажу-глажу? Погладить? — продолжал он, сильно жестикулируя, а я по-прежнему не понимал, о чем идет речь. — Хочешь поветвиться? Увлажниться? Посочиться? Закорошипиться?
Наверное, я выглядел совсем растерянным, потому что лесельчанин опустил веточки и затряс кроной так, что с нее полетели листья.
— Тянем корень, антракноз тебя побери! — сочно выругался он. — Хочешь всадить кол в дупло или нет?
Я отпрыгнул от него, прикрываясь плащом.
— Загвоздка в том, — защищался я, — что я здесь лишь турист, и у меня совершенно нет времени…
Ничего лучше в создавшейся ситуации я придумать не смог. Быстренько отвернувшись, я направился в противоположную сторону, выбирая новый путь, вниз по темной улочке. Терпеклес весело зашипел и сразу разговорился, но говорил так не к делу, что я позволю себе пропустить его ничего не стоящие выводы и сразу перейти к следующему приключению, которое разыгралось чуть позже.
Мы углубились в район ушедшей в прошлое красоты. Дома казались поблекшими, сухие листья трещали под подошвами, на стенах и бордюрах виднелись наросты старой живицы. В запущенных воротах и переулочках толпились лесельчане другой разновидности, их я тоже видел раньше. В общем, они напоминали только что встреченного необструганного лунянина, но отличались от него отвратительно запаршивевшей корой и небритым мхом, рахитичностью ветвей и вульгарностью вздутых сучков. Хилые корни подгибались под кривыми пнями, а на листьях нездорового цвета можно было заметить отвратительные лишаи. Затем один за другим они начали приближаться ко мне, грозно кивая неухоженными кронами, торчащими в разные стороны, так что мурашки побежали у меня по хребту. Даже сидящий в бутылке Терпеклес утратил на минуту прозрачность.
