Я ничего не понимал. Какие особенные изменения происходили в туземцах в сумерках, что по ночам из них вырывались наихудшие черты характера, в то время как днем все они оставались до такой степени слепы к отличиям своих родственников, что человеку, наоборот, становилось тревожно?
Одним из моих несомненных достоинств является смелость в поднятии неудобных вопросов, так что я принялся спрашивать встречаемых древоградцев об их сложном, переменном как лист на ветру отношении к родственникам с обильными шевелюрами и о событиях минувшей ночи.
— Тссс… — только и прошелестел мне первый спрошенный.
— Перестаньте! — приказал второй.
Кровь забурлила в моих жилах, но — по причине моей боевой и несгибаемой натуры — я не мог сдаться так легко.
— Вы с ума сошли? Говорить о таких делах при свете дня? — хоть как-то откликнулся следующий встреченный мною обитатель Луны, хотя по существу ничего не сказал.
— Это не тема для разговора, во имя Наивысшего Пня!
— Ничего не видел, ничего не знаю…
— Это не у нас. Наверное, вы что-то перепутали.
— Вы о чем? — спросил другой, но при этом был испуган как доска перед распиливанием.
— Все лесельчане одинаковы, вы понимаете? Одинаковы! У нас царит всеобщее равноправие, понимаете? И прошу это запомнить. — Казалось, этот был очень возбужден, но держал себя в руках.
Другие попытки разговоров не принесли ничего нового.
Совершенно растерянные, мы с Терпеклесом решили, что нам не удастся найти общий язык с лесельчанами, потому что они, видимо, или глухи как пень к некоторым вопросам, или, наоборот, до абсурда чувствительны и обидчивы. Это очень напомнило мне тетушку, с которой я давно не виделся: она была истеричкой, каких поискать, и я не без причины порвал с ней все дружеские контакты.
На следующий день я решил улететь, чтобы посвятить себя изучению других районов Луны. А поскольку перед очередным путешествием нужно как следует выспаться, вернувшись в спальню, плотно затворил окна и отправился в объятия Морфея.
* * *
Примерно в обед меня разбудила суматоха около замка. Сняв с глаз повязку, я раздвинул портьеры и выглянул в окно. Во дворе толпились явно взбудораженные чем-то лесельчане: настоящий лес колышащихся колышков.
— Что это за скопление под окнами? — спросил я Терпеклеса, который тотчас появился в облаке синего пара за мной.
— Я как раз хотел сообщить… — пояснил он. — Они утверждают, что это Обвинительный комитет, и требуют впустить их в замок.
— В мой замок? Требуют? Что за манеры?
Терпеклес пожал плечами и посерел в районе пасти.
— Что за манеры? — повторил я намного громче, на сей раз высунувшись из окна и адресуя свой вопрос толпе лунных жителей.
Те отвечали мне громким общим поскрипыванием и стуком в двери. Некоторые даже позволили себе невежливое сплевывание соком на мостовую.
Я не выдержал. Сначала отругал джинна — может, излишне — за то, что он оставил ворота открытыми и подъемный мост опущенным, так что непрошеные гости не имели никаких проблем с проходом внутрь. Затем я позволил себе некоторую дозу недостойного поведения, нервно швырнув старый позолоченный канделябр на каменный пол и устроив тем самым невыносимый грохот.
— Вы нервничаете, мой господин, — констатировал Терпеклес извиняющимся тоном. — Мне удалить незваных гостей?
— Упаси Боже! — закричал я, не на шутку испугавшись и представив, на что способен мой слуга, если позволить ему действовать, не отягощенному благотворным бременем человеческой впечатлительности и морали.
Я приказал джинну тотчас впустить рассерженную толпу и как следует угостить, а также передать, что я появлюсь в аудиенц-зале, когда буду готов.
После необходимого омовения и облачения в подходящий случаю костюм я спустился в комнату, где толпились лесельчане. Я любезно приветствовал их и предложил сразу изложить цель визита, предполагая, что столь массовое прибытие и видимое невооруженным оком возбуждение таит далеко идущее недоразумение. Объяснения, которых я дождался после долгой и полной нервных выкриков минуты, заставили меня задуматься и осознать, что объяснение со столь чуждой культурой, если и возможно, способно породить большой или малый конфликт.
