— Да перед тем выкрою время, — говорил Андрей, — наконец получше вникну в сумбур этой вот страны — Сингапур ощущаешь как особую, нафаршированную контрастами планету или, быть может, детективный ребус.
«Федор Каржавин» вышел из Сингапура ранним утром 25 января. Казалось, все вроде б и одинокие глаза, намалеванные на бортах сампанов, уставились на небольшого, но ловкого северянина «Федю», умело скользившего меж ними.
Прошли Яванским и Зондским проливами, и уже вечером Андрей, стоя на крыле мостика рядом с капитаном, наблюдал, как играло зарево Джакарты в облаках. Отзвук электрических огней ввинчивался в небо и оттуда доходил до удаляющегося судна, как человеческий голос, как бы окликая.
Справа остались Суматра и маленький островок-вулкан, мимо него Шерохов проходил не впервые, но невольно поежился, вновь представив давнюю катастрофу, извержение Кракатау. Слева на Яве просматривался издали порт Сенанг, на всех островах склоны гор в три яруса покрывал тропический лес. И опять как-то не по себе становилось, даже не верилось — сейчас дома, в Москве, трещат морозы, да еще сорокаградусные, а тут буйство зелени…
К вечеру 28 января вышли из Зондского пролива в Индийский океан, и сразу же стало сильно качать — зыбь. А переход предстоял длительный, туда, где смыкаются Западно-Австралийский хребет и Восточно-Индийский. Шли с промерами и магнитной съемкой, а в конце перехода вели сейсмическое профилирование. Качка усилилась, ветер крепчал, превращался в штормовой. С трудом превозмогая дурноту и головную боль, жестокие последствия контузии, Шерохов наблюдал за приборами.
А капитан Геннадий Сорока, жалуясь на непогоду, твердил:
— Деваться моряку все едино некуда, надо идти или, еще того хуже, как в вашем научном рейсе, крутиться вокруг собственной оси. Так и мотаемся день за днем, а зори сменяются закатами.
У капитана Сороки сказывалась привычка толковать вслух об очевидном, но его бесхитростность подкупала Шерохова.
На другой день все, кто были на палубе, удивлялись, как при полном параде солнце стояло в зените. А ночью небо вызвездило вовсе необычайно для северян — сиял Южный крест, и Магеллановы облака заставляли Андрея смотреть в небо подолгу и неотрывно.
И тут по самым разным поводам вспоминал капитана Ветлина. Ему не хватало, как всегда в океане, его присутствия, самообладания, атмосферы полнейшей взаимности, какую создавал тот у экипажа и у «научников». А больше всего дорожил его неожиданными признаниями, сдержанной и такой нужной отзывчивостью собрата по экспедиции, верящего в цели, намеченные другом-ученым.
И Андрей представлял, как Ветлин не просто б радовался здешним закатам, а смотрел бы на них и на все вокруг, как на дарованный небом и океаном спектакль света и цвета.
Уже пятого февраля Сорока доложил Шерохову:
— Выходим в намеченную точку.
Шерохов хотел привязаться к давней скважине «Гломара Челленджера-2», потому тут и ставили теперь донные сейсмические станции. Сперва шло вовсе не гладко, однако начали геофизическую съемку хребта Брокен.
Коренастый востроглазый капитан Сорока то и дело громко восклицал:
— Нет, не говорите ничего под руку. — Это он отбивался от опасений деловитой Градовой. Даже рыцарственного терпения порой не хватало, чтобы урезонить ее.
Она усердно работала, но, как всегда, поспешала всюду со своими замечаниями и амбицией.
— Пока же, — настаивал Сорока, не на шутку убоявшийся сглазу со стороны этой напористой женщины, — пока все благоприятствует нам. Мы попали в зону устойчивого максимума давления. Но что поделаешь? Порой и она подпадает под влияние низких давлений, господствующих над Антарктидой и перемещающихся сюда.
Градову, к счастью для капитана, отвлекли подопечные сейсмологи, она ушла, и Андрей, видя, как капитан жаждет обмена мнениями, поддержал разговор.
— Конечно ж надо радоваться каждому погожему дню. Ведь край антарктического минимума как бы дышит совсем рядышком, потому возможны такие перепады, какие были за последние дни.
И опять Андрей, едва позволяло время, рассматривал причудливые облака над океаном, но про себя-то считал, такое фантастическое клубится именно над Брокеном…
