Наташа благодарно кивнула Дирку и беспомощно развела руками.
— Я так взволнована, Дирк, что потеряла дар речи. Знаю только, этот вечер в вашем голландско-американском домике останется памятным до конца моей жизни. Это вроде общего плавания…
Они сидели теперь за маленьким столиком, пили кофе и полушутливо-полусерьезно прикидывали, куда в следующем веке, — а он — в соседстве, — шагнет их наука. Дирк воскликнул:
— Сейчас уже записаны песни китов, потом их расшифруют — и, пожалуйста, маленьких детей мы сразу сумеем учить и языку дельфинов, и человеческой речи. Мало ли какая необходимость возникнет себя же корректировать свойствами благородных обитателей моря.
Хорен легким движением головы показал друзьям — на стене у него висел большой фотопортрет дельфиньей пары.
— Все-таки ведь не редкость, когда человеку среди себе подобных и одиноко, и он все чаще выходит на контакт со зверями… У меня есть своя тайна, я даже ее и Энн не доверил, а вам сейчас открою: я хотел бы перед своим уходом из жизни услышать в глубинах моря что-нибудь вроде гимна китов, — Дирк рассмеялся, — могу же я себе позволить такую роскошь, а?! Но, возможно, подобные мечты возникают от глубокого недовольства собой.
Наташа неожиданно погладила Хорена по плечу. Андрей молчаливо кивнул и пристально взглянул на друга.
— Так я расскажу вам, какую штуку учинили мои друзья, а если захотите, дам послушать необыкновенную запись. Только подсядем к камину, у меня в нем не электрические, декоративные поленья, а настоящий древесный уголь. Сядем на маленькие табуретки, будем пить уже ночной свой кофе, а я приоткрою вам еще один секрет природы, наверняка неожиданный для вас.
Они перешли в каминную, уселись на ковре, а не на табуретки, и Хорен начал:
— Лишь маленький домашний бесенок знает, о чем только не думается в заполночный час. Ну, и о том, что волк нам ближе, чем нас учили некоторые жестокие сказки, настораживали предрассудки. Теперь появились непривычные музыкальные понятия, я только и слышу со всех сторон от друзей-этологов — песни китов, песни волков.
Дирк обвел глазами комнату, на голой кирпичной стене и тут висела фотография семейной пары — двух дельфинов, снятых лишь в другом ракурсе. Казалось, они полуулыбались.
— Не знаю, кто как, но я нуждаюсь в контактах со зверьем, без которых мир, кажется, теряет свой человеческий смысл. У меня есть добрые приятели в управлении лесов в Онтарио, у них давно в ходу опыты, далеко не безразличные и мне. Пользуясь отличными записями волчьего воя, они вызывали на свидание волков, лишь включая свою запись. Говорили, иначе им наблюдать летом за поведением волков в лесистых местах трудно. Я видел собственными глазами ноты пения кита, а в другой раз ноты волчьего воя.
Дирк встал, принес в корзиночке фрукты — виноград, бананы, груши — и знаком попросил Наташу похозяйничать, протянув ей тарелки и ножи.
— Не знаю, как уж вы рассудите, но меня это взволновало. Мне передавали рассказ лесорубов из Алгонкинского парка: волки порой пели в том парке в унисон с пилами. Каково?! У моего хорошего знакомого, биолога, в загоне поселили отловленного волка-гиганта Серого. История получилась изрядная. Загон построили позади заброшенной избушки, в ней-то и поселился мой приятель Джеф, молодой ученый не больно броского вида, но с отличным слухом и воображением, не уступающим любому сказочнику.
О, Дирк доподлинно знал, его брат геофизик или вот такая сестра, как Наташа, особенно охочи до бывальщин о зверях и растениях. Их и апельсинами не корми, не потчуй винами, подай им правду, вовсе не сервированную, о душевных схождениях живых существ с человеком. Такое про себя и друзей Дирк Хорен знал наверняка. И теперь так же тщательно, как ужин в виде нескольких распрекрасных натюрмортов, он заготовил этот рассказ.
Знал, ему не услыхать скептических вопросов, замечаний, после которых сам перестаешь доверять факту, истине и увлекательному эксперименту.
— Джеф в полночный, подходящий для волчьих дел час, пристроившись у окна хижины, принимался, — а делал он это естественно и, я даже сказал бы, виртуозно, — выть по-волчьи. Он не жалел ни своего крепкого горла, ни темперамента, которым обладает в избытке, ни терпения, а оно у него почти вровень с фантазиями. Выл он с интервалами в получасья. Но Серый безмолвствовал. Месяца через полтора, сжалившись над своим фанатичным мужем, приехала в ту хижину делить с ним тяготы эксперимента жена Мэри. Она выла не хуже волчицы, и случилось то, что жаждали они услышать, — Серый в первую же ночь ответил на вой Мэри. Но волк дал фору современной технике, пренебрег ею.
