Наташа вновь принялась за стирку, а Андрей отбежал и, уже стоя поодаль, скрестив руки на груди, с шутливым пафосом говорил:
— И так, о ученый географ, теперь ты вкалываешь как прачка, приоткрыв рот или закусив губу, входя в азарт. Совсем на тот же манер, как делаешь это, когда скачешь на неоседланном жеребце.
Покачав головой, Наташа взмолилась:
— Перестань, это ж твоя наука еще студенческих лет, ты, кажется, завидовал ковбоям, а чем я хуже? Только тут стал ты невыносимо красноречивым, как уж не был, пожалуй, четверть века. А стирать на реке и вправду одно удовольствие. — Она уже развешивала на кустах белье, рубахи, юбчонку. — Тут и шум воды, и галька говорит свое, вроде б с водой перешептываясь, и сама я уже к ним причастна, а то поток с гор принесет веточку, странный обломок — все находка.
Они уже шли рядом, он положил руку на ее плечо.
— Открою тебе секрет, — она усмехнулась, — когда в Москве невмоготу, я сразу вцепляюсь в самую прозаическую работенку — в постирушку. Но ты, щедрый, и там похваливаешь меня, правда, мимоходом, за всякую домашность.
— Уют, уют, Наташка, такое слово я тоже не произносил давным-давно. Но сколько ж раз ко мне возвращалось равновесие возле тебя — в поздний час, присев к твоему малому столику, я только смотрел, как ты что-то штопаешь, отодвинув все рукописи и всякую ученость. Еще люблю твои сказочные разговоры по телефону. Все ведут какие угодно — деловые, пустомельные, кулинарные, а ты — сказочные.
Она шутливо стукнула ребром ладони по его локтю.
— Какое счастье, что я до сегодняшнего дня не слыхивала от тебя подобных монологов, а то бы сбежала в дремучий лес! И не все же вести высокоученые диспуты, как ты, по телефону.
— Правда-правда, я толкую сейчас о твоих разговорах с Амо или с нашим чудо-дизайнером Иванкой Мариновой. У вас такое тканье-вышиванье по телефону!
— Оказывается, в своем кабинете ты не работаешь, а вслушиваешься в чужие разговоры, кто б мог подумать!
— Ну, это ж увлекательно, ты про растительные формы Иванке толкуешь, она — про биоархитектурные детали, вы уславливаетесь о свидании, не догадываясь даже, что и я хотел бы принять участие в рассуждениях о подсказках природы и совершенствовании пространственных форм. Но сейчас я умираю с голоду. Вот я вынул уже миски, пора разливать, о хранительница очага, пшенную похлебку.
После ужина они притушили костер, забрались в спальные мешки и, тихо переговариваясь, поглядывали сквозь прозрачный иллюминатор своей палатки в небо. Андрей раздумчиво говорил:
— Кажется, сюда возвращается и наше детство. Поврозь его провели, а тут оно сошлось. Может, из-за тишины, а скорее всего потому, что мы так далеко забрались вместе, а кругом нет толчеи, даже курортной, никаких стрелок-указателей: пойдешь направо — песнь заводишь, налево — сказки говоришь, все в самом деле, а не понарошку. Помню, ко мне пришла догадка, было это лет в шесть. А я, наверно, уж года два читал книжки и вдруг представил: в эту самую минуту, когда лежу на траве сзади дома, в это самое время индеец скачет по прерии. И все происходит одновременно здесь, где я, и там, в прериях, далеких, американских. Да и сегодня меня ошарашивает: что в детстве крутилось в воображении, теперь — явь, рукой, глазом притрагиваюсь. Вроде б я шестилетний, но уже могу перекинуть тебя через седло и привезти в Аппалачи.
Наташа притаилась. Такого Андрея, распахнутого, она в Москве и не знала. Да еще, может, и чуть наивного…
— Одновременное существование на дальних расстояниях меня даже ставило в тупик. И когда, случалось, захлестывала мальчишеская обида, в драке ль, в школьном ябедничестве на меня, сразу же спасала мысль — неведомый друг, симпатичнейший парень, как раз сейчас в своей Австралии радуется, сидя в лодке, и в такт с двумя такими же парнями гребет, поднимаясь вверх по реке, и приманивает меня песней о братстве. Эта привычка, въедаясь в меня, уберегала от замыканий в беде, неудаче, одиночестве.
Наташа выпростала руку из спального мешка, погладила Андрея по голове, коснулась его шеи.
— И как тебя хватает! Уже более трех десятков лет на признания было нам отпущено, но некоторые вот до этих дней ты не мог сделать. Смешное слово — недосуг, а жестокое. Сейчас забудем о нем. Случались и у меня забавные перемещения в пространстве и времени. Как-то смотрела совсем взрослое кино — отправилась с мальчишками в неурочный час и без спроса у мамы. Очутились в дальнем городе Париже. Шел сильный дождь, на узенькой парижской улице девушка, сняв туфли, бежала босиком… Время спрессовалось, схватив меня в охапку, и подумалось — я тоже там, и бегу. Когда фильм кончился, взяла досада: опять должна я выбираться на знакомую московскую улочку и видеть веснушчатые, вихрастые рожицы своих приятелей, увы сильно уже поднадоевших. Я осталась на другой сеанс из-за этого шлепанья босыми ногами по мокрой парижской мостовой…
