— Браво, это были безвкусные тряпки, — сказала шлюха.
— Да уж, только одни очки стоящие, — сказал Паже.
— Отвяжите меня! — зарычал Мендоза, услышав, как в скважине поворачивается ключ.
Левин и Паже вернулись после четырехчасового допроса «госпожи». Напрасный труд. Боливиец приходил на улицу Берри не для того, чтобы исповедоваться. Нижняя часть его туловища приобрела отвратительный красный цвет. Он стучал зубами и обливался потом одновременно. Паже заметил, что он обмочился, и настежь распахнул окно.
— Ну что, память вернулась? — осведомилась Левин. ;
— Спустите меня, или я сдохну.
— Я уверен, что твоя подружка с кнутиком тебя никогда не подвешивала так надолго, птенчик мой, — сказал Паже. — Ты должен нам быть благодарен.
— Спустите меня, черт возьми!
Усевшись на ковер, Мендоза снял ошейник и поводок и швырнул их к радиатору отопления. Потом он начал растирать щиколотки и озираться по сторонам:
— Где моя одежа?
— О тряпках потом, — сказала Левин. — Так что Амелия?
Гримасничая, он натянул башмаки и медленно встал. Он выглядел и пах, как человек, спавший в мусорном ящике. Он был на голову выше Паже, но создавалось впечатление, что долго он не протянет и вот-вот отдаст концы. Увидев свои очки, отлетевшие вместе с поводком, он вздохнул и нагнулся, чтобы поднять их. Внезапно резко качнулся в сторону. Удар кулаком в живот Паже, и тот с криком упал на спину. Взмах ногой назад, с прицелом в живот Левин, которая успела отскочить. Она подняла куртку. Рука потянулась к «руджеру СП». Скорее вынуть из кобуры! Мендоза выскочил в окно.
Она перегнулась через подоконник, увидела, как выпрямилась круглая спина Мендозы. Он бежал к улице Сент-Огюстин.
— Патрик, шевелись! — крикнула она, бросаясь к лестнице.
Два этажа, щелчок двери. Проспект. И Мендоза— темный торс, белая задница, черные ноги, — бегущий как газель. Левин сунула револьвер обратно в кобуру на поясе и бросилась вдогонку. На ходу сделала знак Мандело. Он остался в машине и курил, опустив стекло. Отбросив сигарету и оставив дверь открытой, он устремился за Левин, горько сожалея, что в полдень съел сосиски с жареной картошкой.
До входа в гараж было метров триста. Мендозе хватило полсекунды, чтобы представить свой белый «БМВ». Четко, как на фото. Люди смеялись, глядя, как он бежит. Он толкнул какого-то типа на столик кафе. Звук разбитого стекла. Мендоза ускорил бег. Он слышал свое дыхание, словно его уши срослись с легкими. Яйца раскачивались. Он никогда этого не ощущал. Он никогда не бегал голышом. От бабы-легавой. Она не кричала ему в спину. Он не слышал ее шагов. Но он ее чувствовал, чувствовал взгляд этой стервы на своем затылке.
Он скатился по лестнице. Серая дверь. Первый подземный уровень. «Закрывайте дверь. Спасибо». Слишком много света. Музыка. Никого нет. Никого, чтобы оглушить и забрать шмотки. Он заполз под серый «рено-эспас». Его машина стояла метров на двести дальше. Под капотом изоляционной лентой приклеены запасные ключи. Он всегда отличался предусмотрительностью. С тех пор, как один говнюк забрал у него тачку за долги. Новенький «мерседес»-купе. Теперь надо проползти под всеми этими машинами. От пола воняло. Запах собачьей мочи. «Нет, это от меня», — подумал он. Он вспомнил лицо Розанны, как она улыбалась этому гаду легавому и его поганым шуточкам. Она просила, чтобы ее называли Мортиция, как героиню американского сериала. Совсем идиотка. Самая красивая идиотка на свете. Она имела право на все.
Он спрашивал себя, не Мортиция ли это вызвала полицию, следуя какому-то кретинскому сценарию, чтобы прервать сеанс и заставить его умирать от желания. Мечтать о ней, лежа нагишом под машиной в гараже. Нет. Невозможно. Ей пришлось бы расстаться с роскошной хатой и снова встать на учет, ведь все девки, приходившие к ней на выучку, быстро узнали бы о таком визите. Нет, ей от этого никакой выгоды. Но что это за история с Амелией? Его нисколько не смущало, если порой приходилось вмазать одной-двум по ходу дела, чтобы вели себя, как следует. Но в его конюшне на бульваре Макдональда никакой Амелии не было. Может быть, речь шла о шлюшке, приходившей иногда по ночам выпить с клиентами в «Бора-Бора»? Он знал, что она давно уже подсела, и этого хватало, чтобы держаться от нее подальше. Наркоманки вызывали у него отвращение. Да и боливийка ли она, эта Амелия?
