Я вглядывалась в мужа и в наши отношения с ним, ища, за что бы зацепиться, чтобы назвать это любовью. Но чем глубже я анализировала, тем больше понимала, что в том, что касается любви, мы — мертвецы. Мы — слаженный трудовой коллектив, безупречно справляющийся со всеми задачами, стоящими перед ним. Настолько слаженный, что стал походить на механизм…
* * *
— Я в Москве, — сказал Сурен.
— Надолго? — У меня перехватило горло.
— Дня на три–четыре, как дела пойдут.
Мы замолчали.
— Вы не хотели бы встретиться?..
— Конечно. Да, конечно. Очень…
Как–то разом мы стали косноязычны и с трудом договорились о месте встречи.
У меня было часа два на то, чтобы собраться с мыслями и силами.
Ленка!.. Хоть бы она была дома!
— Ты не занята?.. Можешь зайти?
— Сурен звонил? — спросила она на пороге.
— Откуда ты?..
— Мам!.. — Она посмотрела на меня выразительно. — У тебя ж на лице написано. Он в Москве?
— Да… — Я была на грани истерики. — Мы встречаемся в шесть. Что мне делать?..
— Сядь, — сказала Ленка.
Я подчинилась беспрекословно. Она села напротив.
— Может, мне коньяку выпить? — вспомнила я Ленкино средство от нервного напряжения.
— Нет. Твое нынешнее возбуждение вполне уместно. Волнуешься — волнуйся.
— Что мне делать?
— Идти на встречу.
— А потом?
— Потом — сердце подскажет.
— А если подскажет не сердце?..
— Мамуль! Если бы ты слушала не сердце, а какой–нибудь другой орган, разве ты бы спрашивала совета у меня?
Как ей удается так все разом оценить, во всем разобраться?.. Психолог…
Она зашла перед моим выходом.
— Все в порядке, — сказала дочь, окинув меня критическим взглядом.
— Лен… Тебе не смешно?
— Ты о чем?
— Сорокапятилетняя тетка, твоя родная мать… при живом муже, твоем отце, отправляется на свидание…
— Мать моя! Я желаю тебе счастья, любви и радости. А то, как ты жила… даже при том, что речь идет о моем родном отце, твоем муже, это не жизнь… Это недостойная тебя жизнь. Ну а что касается возраста… если бы твоему Суре ну нужна была молоденькая козочка…
— Какая ты у меня… замечательная.
Мы обнялись, и я ушла.
Я узнала его сразу. Хотя было совсем темно, шел дождь и на нем была не рубаха с синими пальмами, а длинное черное пальто. И стоял он ко мне спиной.
Наверно, он тоже почуял меня: когда я была шагах в десяти, он резко обернулся.
Мы смотрели друг на друга и молчали.
Я протянула ему руку. Он сжал ее. Его ладонь была холодной, просто ледяной. Может, он давно тут стоит?
Я неожиданно для себя прижала ее к своей пылающей щеке. Рефлекс… Когда окоченевшая Ленка возвращалась с улицы, я согревала ее ладошки на своих щеках, а нос — губами.
Он протянул вторую руку. Наши лица были так близко…
Сердце колотилось в гортани. Неужели это я?.. Неужели так бывает?
Мы вышли в дождь, словно не замечая его, и куда–то пошли.
— Я думал о вас непрестанно.
— Но вы не звонили…
— Я все время помнил о вашем муже, о вашем семейном очаге.
— А сегодня? Забыли? — Я улыбнулась.
— Нет, сегодня я обессилел в борьбе с собой. — Он тоже улыбался, я слышала. — К тому же я здесь. Разговаривать оттуда… Все, что мог, я вам уже сказал и рассказал. Осталось только одно. — Он замолчал. — А это одно лучше говорить в глаза… не по телефону.
Он остановился и взял меня за локоть. Мы стояли под одним большим — его — зонтом. Я знала, что услышу от Сурена.
— Я вас люблю, Наташа.
— Сурен… Я не знаю, что ответить.
— Вот и хорошо. Не отвечайте ничего, я вас умоляю.
— Ладно, — сказала я.
Он привел меня в ресторан в переулке рядом с Тверской.
— Это наше с подругой любимое место, — сказала я, когда мы спускались по лестнице в подвал.
— Правда? — Сурен остановился. — Может, пойдем туда, где вы не были?
— Что вы! Наоборот, мне очень приятно… Это даже символично.
Оказалось, что Сурен приехал на крупную полиграфическую выставку как представитель издательства, в котором работал.
— Что вы делаете завтра? — спросил он, когда мы расставались.
— У меня три урока, а в час я свободна.
— Хотите со мной на выставку?
— Очень!
Это было сущей правдой: я неравнодушна ко всему, что напечатано на бумаге… Кроме газет.
— Прекрасно. До часу у меня семинары, а потом мы можем с вами пообедать и посмотреть выставку.
