– Вы когда-нибудь задумывались, почему на кладбищах нет сортиров? – спросил он.
У меня отпала челюсть.
– Верно! Никогда не замечал! К чему покойникам уборные? Если только… Если только вы не пишете рассказ в стиле Эдгара По о трупе, который проснулся в полдень и захотел облегчиться.
– Загорелись накропать такой рассказик? Надо же! Теперь я раздаю идеи!
– Крамли!
– Начинается, – вздохнул он, отодвигая стул.
– Вы верите в гипноз? В регрессию сознания?
– Да вы уже и так регрессировали дальше некуда!
– Послушайте! – выпалил я. – Я же так рехнусь! Загипнотизируйте меня. Верните назад, запихните меня туда.
– Святой Моисей! – Крамли вскочил, допил кофе и выхватил из холодильника пиво. – Куда же вас запихать-то? В психушку?
– Крамли, я ведь столкнулся с убийцей! И хочу снова с ним встретиться. Тогда я не обратил на него внимания, он же был пьян. Он ехал со мной в последнем трамвае в тот вечер, когда я нашел мертвеца в львиной клетке. Стоял в трамвае позади меня.
– Это все равно ничего не доказывает.
– То, что он бормотал, может послужить доказательством. Но я не могу вспомнить что. Если бы вам удалось вернуть меня назад, чтобы я опять оказался в ливень в этом трамвае и опять услышал его голос, я смог бы теперь узнать его и убийства прекратились бы. Разве вы этого не хотите?
– Факт, хочу. Значит, я вас вот так заворожу, вы проблеете мне, что вы узнали, а я тут же пойду и арестую убийцу – так, что ли? «Пошли, – скажу, – нехороший вы человек! Мой друг-писатель под гипнозом узнал ваш голос, и больше никаких доказательств не требуется. Вот наручники, давайте-ка их защелкнем!»
– Пошли вы к черту! – Я вскочил и со стуком поставил на стол чашку. – Я сам себя загипнотизирую. В конце концов, не так уж это трудно! Самовнушение, и все! Я и так все время сам себя убеждаю.
– Перестаньте. Вы же не знаете, как это делается. Вы не тренировались. Сядьте, ради бога! Найду я вам хорошего гипнотизера. Да! – Крамли как-то странно рассмеялся. – Может, обратитесь к А. Л. Чужаку? Он же практикующий гипнотизер.
– Господи! – содрогнулся я. – Даже не шутите так. Он задушит меня Шопенгауэром, Ницше, «Анатомией меланхолии» Бартона, и я уже никогда не оживу. Нет, Элмо, это должны сделать вы.
– Я должен выставить вас отсюда и лечь в постель.
Он ласково подтолкнул меня к двери.
И настоял, что отвезет домой. По дороге, глядя прямо вперед, в непроглядное будущее, он сказал:
– Не тревожьтесь. Больше ничего такого не случится, малыш.
Но он ошибся.
Конечно, это обнаружилось не сразу.
Я проснулся в шесть утра, вообразив, что снова услышал стрельбу.
Но то просто разрушали пирс: рабочие, как зубные врачи, силились вырвать этот громадный зуб.
«Интересно, – подумал я, – почему разрушители берутся за разрушение в такой ранний час? А что это за ружейные выстрелы? Может, это они так хохочут?»
Я принял душ и выскочил из дому, как раз навстречу стене тумана, которая надвигалась из Японии.
Старики с трамвайной остановки уже были на берегу, опередив меня. Я не видел их с того самого дня, как пропал их друг – мистер Смит, нацарапавший на стене в спальне свою фамилию.
Я смотрел, как они наблюдают за гибелью пирса, и чувствовал, что у них внутри тоже рушатся все основы. Они не двигались, только челюсти ходили ходуном, будто они вот-вот сплюнут жеваный табак. Опущенные вдоль тела руки вздрагивали. Я знал, что и они знают: разрушат пирс – и тут же загрохочут машины, кладущие асфальт, зальют гудроном трамвайные рельсы, заколотят кассу, где продают трамвайные билеты, выметут остатки билетных конфетти. Будь я на их месте, я сегодня же отправился бы в Аризону или куда-нибудь еще, где светит солнце. Но я был на своем месте и на полвека моложе, мои суставы еще не заржавели, а кости не скрипели всякий раз, когда огромные машины наносили сокрушительный удар по пирсу, оставляя после себя пустоту.
Я подошел к старикам и встал между двумя из них, мне хотелось сказать им что-то значительное.
Но я просто глубоко вздохнул.
Этот язык они понимали хорошо.
Услышав мой вздох, они долго ждали.
А потом закивали головами.
– Так! В хорошенькое дельце ты меня опять втравил!
