– Спорим, что его похоронили прямо в рояле, – сказал Крамли.
Мы взяли одну из Книг мертвых – записную книжку с телефонами дружков Раттиган, по большей части почивших в бозе, – и начали все по новой. Чем больше мы ее листали, тем сильнее ощущали бренность нашего существования.
На тридцатой странице добрались до буквы «Р».
Там все было по-прежнему: «мертвый» номер Раттигана и рядом могильный крестик, нарисованный красными чернилами.
– Чертовщина. Давай еще раз посмотрим Калифию.
Мы отмотали книжку назад – царица была на месте, два раза подчеркнутая и с крестом.
– И это значит, что…
– Что кто-то, заполучив записную книжку Констанции, пометил все эти имена красным и пририсовал кресты, затем передал ей, а потом – убил первых двоих. Может быть. Я уже ничего не соображаю.
– Или он рассчитал, что Констанция увидит эти кровавые кресты еще до убийств, поднимет панику в ту же ночь и непреднамеренно укокошит всех своими воплями. Давай проверим всех остальных помеченных. Проверь собор Святой Вивианы.
Крамли пролистал и сказал на выдохе:
– Крест!
– Но отец Раттиган жив! – сказал я. – Черт его подери!
Утопая в песке, я доплелся до телефона возле бассейна и набрал собор Святой Вивианы.
– Кто это? – рявкнул голос на другом конце провода.
– О, отец Раттиган! Это вы… Спасибо Господу!
– За что спасибо?
– Это друг Констанции. Ненормальный, помните?
– Какого черта! – заорал священник.
– Не принимайте сегодня больше исповедей!
– Это что – приказ?
– Святой отец, вы живы! В смысле, я говорю, как бы нам вас обезопасить, или…
– Нет уж, спасибо! – в том же тоне продолжал он. – Отправляйтесь в ту церковь, к язычникам! К Джеку и к его бобовому стеблю!
Трубка щелкнула и отключилась.
Мы с Крамли посмотрели друг на друга.
– А поищи-ка Граумана, – сказал я.
Крамли поискал.
– На «К»… Китайский театр… Грауман… И красным обведен, и крест есть. Правда, он уже давно умер.
– Да, но зато там погребена Констанция – вернее, ее часть. Впечатана в бетон. Я тебе покажу. К тому же это наш последний шанс посмотреть Джека и его бобовый стебель.
– Если очень постараться, можно подгадать время и приехать к самому концу фильма, – сказал Крамли.
Подгадывать ничего не пришлось.
Когда Крамли высадил меня у входа в так называемую другую церковь – в этот великий храм, сотканный из целлулоидной пленки, шума, веселья, романтики и слез… на красной китайской двери обнаружилась табличка «ЗАКРЫТО НА РЕКОНСТРУКЦИЮ». Рядом крутились несколько разнорабочих. На площади перед входом гуляли люди – примеряли свои подошвы к отпечаткам следов.
Крамли высадил меня, а сам куда-то смылся.
Я окинул взглядом ярко освещенный высокий фасад, стилизованный под китайскую пагоду. Китайского в нем было процентов десять, не больше, а остальные девяносто – сам Грауман. Коротышка Сид[312].
Этот мальчик-с-пальчик, восьмой гном и манчкин[313] кинематографа в одном лице… Метр с кепкой, непрерывно извергающий из себя километры кинопленки и фонограмм – то Кинга-Конга, визжащего на здании Эмпайр-стейт, то Колмана в стране Шангри-Ла[314]>… Чертов пигмей, который дружил с Гретой Гарбо[315], Марлен Дитрих и Одри Хэпберн, одевал Чарли Чаплина и играл в гольф с Лорелом и Харди[316]>…
Хранитель пламени[317], коллекционер тысяч единиц чужого прошлого, сумасшедший бетонщик, увековечивший оттиски звездных туфель и башмаков, король тротуарных автографов…
Я стоял прямо на вулканической породе – подо мной были следы призраков, оставивших потомкам свой размер обуви.
Целое поле, по которому тут и там бродили стайки туристов, со смехом примеряя свои ступни к бетонным отпечаткам.
«Действительно, чем не церковь», – подумал я. И прихожан здесь побольше, чем у Святой Вивианы.
– Раттиган… – шепнул я себе под нос. – Ты здесь?
