И выкинул.
Я прошел около семидесяти футов и остановился перед окном маленькой лачуги. Прислушался. Внутри кто-то был, кто-то двигался, может быть, натягивал на себя в темноте одежду, чтобы выйти на улицу. Что-то там шуршало, кто-то сердито шептал, вроде совещался сам с собой, где искать носки, где туфли и куда запропастился этот несчастный галстук. А может, это волны под пирсом нашептывали свои выдумки, все равно их никто не мог проверить.
Бормотание стихло. Видно, он почуял, что я стою под дверью. Послышались шаги. Я неловко отпрянул назад, сообразив, что в руках у меня ничего нет. Даже тростью Генри я не вооружился.
Дверь яростным рывком отворили.
Я смотрел во все глаза. И как это ни дико, видел одновременно две вещи.
Кучку желтых, красных и коричневых оберток от шоколадок «Кларк», «Нестле» и батончиков, лежавших в комнате в полутьме на маленьком столике.
И…
Маленького человечка, утлую тень, взиравшую на меня ничего не понимающими глазами, будто этого карлика разбудили от сорокалетней спячки.
То был А. Л. Чужак собственной персоной. Чужак – предсказатель по картам Таро, френолог, занюханный психиатришка, круглосуточный консультант-психолог, он же астролог, фрейдист, нумеролог и само воплощение Зря Прожитой Жизни, – стоял на пороге, машинально застегивая рубашку, пытаясь вглядеться в меня расширенными то ли от наркотиков, то ли от удивления перед моей беспримерной наглостью глазами.
– Будь ты трижды проклят! – тихо проговорил он снова. И прибавил, неожиданно дрогнув губами в подобии улыбки: – Входите.
– Нет, – прошептал я. А затем громко предложил: – Нет уж! Выходите вы!
На этот раз ветер дул не в ту сторону, а может, именно в ту?
«Господи! – думал я, съеживаясь от страха, но снова обретая почву под ногами. – Куда же дул ветер все эти дни? Как же я мог ничего не почувствовать? Да очень просто! – опомнился я. – Ведь у меня был насморк – целых десять дней. Нос был заложен намертво. Можно считать, носа не было».
«Ох, Генри, – думал я, – ну и молодец же ты! Твой любознательный клюв всегда начеку, всегда ко всему принюхивается и подает сигналы твоей недремлющей смекалке. Ведь это ты, умница, переходя улицу в девять вечера, учуял однажды запах давно не стиранной рубашки и грязного белья, когда навстречу тебе прошествовала сама Смерть».
Глядя на Чужака, я чувствовал, как у меня сжимаются ноздри. Запах пота – первое свидетельство поражения. Запах мочи – запах ненависти. Чем же еще пахло от Чужака? Бутербродами с луком, нечищеными зубами, от него разило жаждой самоуничтожения. Запах двигался на меня, как штормовая туча, как неуправляемый поток. Меня охватил вдруг такой тошнотворный ужас, будто я стоял на пустынном берегу, а передо мной вздыбилась волна в девяносто футов высотой, которая вот-вот обрушится. Во рту пересохло, меня прошиб пот.
– Входите, – еще раз неуверенно предложил Чужак.
Мне показалось, что он сейчас, как рак, вползет обратно. Но он перехватил мой взгляд на телефонную будку прямо напротив его дома и взгляд на будку в конце пирса, где еще тикал Микки-Маус, и все понял. Не успел он открыть рот, как я позвал:
– Генри!
В темноте шевельнулось что-то темное. Я услышал, как у Генри скрипнули башмаки, и обрадовался его спокойному, теплому голосу:
– Да?
Чужак перебегал глазами с меня на темную тень, туда, откуда раздался голос.
Наконец я смог выговорить:
– Подмышки?
Генри глубоко вздохнул и выдохнул:
– Подмышки!
Я кивнул:
– Ты знаешь, что делать дальше.
– Слышу, как щелкает счетчик, – отозвался Генри.
Краем глаза я видел, что он двинулся прочь, остановился и поднял руку.
Чужак вздрогнул. Я тоже. Трость Генри просвистела в воздухе и со стуком упала на пирс.
– Тебе может понадобиться! – крикнул Генри.
Чужак и я уставились на упавшее перед нами оружие.
Услышав, как тронулось с места такси, я дернулся вперед, схватил трость и прижал к груди, будто с ней мне не страшны были ни ножи, ни ружья.
Чужак проводил глазами удаляющиеся огоньки.
– Что за черт? Что все это значит? – спросил он.
И стоявшие за его спиной покрытые пылью Шопенгауэр и Ницше, Шпенглер и Кафка тоже недоуменно перешептывались, подперев руками свои безумные головы: «Что все это значит?»
