Итак, Павел Иванович Чичиков — не только злодей, но и пьяница. И это тот самый Чичиков, вполне благопристойный и приличный, который «никогда не позволял в речи непристойного слова и оскорблялся всегда, когда в речах других видел отсутствие должного уважения к чину или званию». Читателю было так приятно «узнать, что он всякие два дня переменял на себе белье, а летом, во время жаров, даже и всякий день». И каждый раз, «когда Петрушка (со своим запахом) приходил раздевать его, — клал себе в нос гвоздичку»… И этот Павел Иванович пьяный пускается в опасную ссору!.. Нет, положительно это какой-то другой Павел Иванович, а не тот приятный господин, не то чтобы худой, но и не очень полный во всех смыслах, с которым читатель успел уже сжиться с первого момента его появления.
— Наконец, почему же непременно подлец? «Зачем быть так строгу к другим? — может он спросить у автора его же собственными словами (из первого тома): — Ведь теперь у нас подлецов не бывает: есть люди благонамеренные и приятные», которые просто стремятся к приобретению. «Зачем он (в самом деле) добывал копейку? Затем, чтобы в довольстве прожить остаток дней, непрожитое оставить жене, детям, которых намеревался приобрести для блага, для службы отечеству…»[248] Вот для чего он ухищрялся, вот для чего уподобил свою судьбу судну среди волн, вот для чего странствовал, скупая «мертвые души». А это цели вполне благонамеренные. Спросите кого угодно из средних, не то чтоб очень тонких, но и не очень толстых современников Павла Ивановича: разве это злодейство? Ведь он хотел только взять из ломбарда за мертвые души, совершенно так, как бы они были живые. Из ломбарда, то есть из казны, то есть, в сущности, ни у кого…
Для знакомого нам Павла Ивановича именно эта серединность во всех смыслах, — эта приятная округлость форм и манер, это отсутствие углов не только в фигуре, но и в глубинах совести, — являлась самой характерной чертой всего облика. Чичикову биографии как будто более шла бы хищная худоба, беспокойные манеры, настороженная алчность, беспокойно-хищные взгляды… И тогда он, пожалуй, казался бы менее страшен: Пушкин наверное потому и говорил: «Боже, как грустна наша Россия», что в этой дореформенной России Чичиковы были не злодеи, а просто люди, близкие к среднему бытовому типу. Этот средний калибр Павла Ивановича Чичикова есть, быть может, самая страшная черта того «Портрета» тогдашней России, которая так неприятно смотрела со страниц первого тома «Мертвых душ».
Мне кажется, что от всей биографии веет некоторой искусственностью и преднамеренностью: Гоголь как будто принижает Чичикова, чтобы подготовить контраст своих добродетельных героев, с которыми он сведет Павла Ивановича. Чичиков едет теперь от Петра Петровича Петуха к помещику Кашкареву. И при этом случайный спутник Платонов предлагает познакомить его со своим зятем… Это человек истинно замечательный, и Платонов говорит о нем как о «первом хозяине, какой когда-либо бывал на Руси»: «Он в десять лет с небольшим, купивши расстроенное имение, едва дававшее двадцать тысяч, возвел его до того, что теперь получает двести тысяч».
«— А, почтенный человек! — (говорит Павел Иванович): — Вот этакого человека жизнь стоит того, чтобы быть переданной в поучение людям… А как по фамилии?
— Скудронжогло.
— А имя и отчество?
— Константин Федорович.
— Константин Федорович Скудронжогло. Очень приятно познакомиться. Поучительно узнать этакого человека…»
Гоголь не описывает выражение лица Чичикова в эту минуту, но читатель, знакомый с Павлом Ивановичем, видит его и без описания. Глазки «будущего родоначальника» сверкают радостным оживлением, в его лице благоволение. В Константине Федоровиче Скудронжогло он чувствует нечто родственное. Это тоже «приобретатель», только на широкую ногу и вполне добродетельный. А теперь, во втором томе, нельзя уже смеяться над добродетельным человеком. Надо уважать добродетельного человека. Даже более: надо перед добродетельным человеком преклоняться. Добродетельный человек — опора общества. Он не увлекается химерами юности, не мечтает о реформах крепостного строя и смеется над умниками, которые заводят для мужиков богоугодные заведения (391), и над Дон-Кихотами, которые открывают для них школы, мешающие мужицким детям заниматься прямым делом… (стр. 392). Он стоит «на прочном основании». И основание это… приобретение.
