Ожидая каждую минуту, что кто-нибудь выйдет и отворит им, не раз слыша в обманчивых шумах ливня и бури желанные шаги замкового управителя, они долгое время только негодовали, ничего не делая; и никому не приходило на ум отправиться в новый замок, чтобы воззвать там о помощи к сердобольным душам. Они не могли понять, куда девался их друг, барон, и не видели выхода из своего отчаянного положения.
Наконец в самом деле появились люди, по голосам в них узнали тех, что отправились пешком по дороге и отстали от ехавших в повозках. Они рассказали, что барон упал вместе с лошадью, сильно повредил себе ногу, а их, когда они с расспросами явились в замок, так же грубо прогнали сюда.
Актеры были в полной растерянности, долго совещались между собой, как быть, и не могли ни на что решиться. Наконец вдали замелькал фонарь, и все вздохнули свободнее; однако надежда на скорое спасение вновь исчезла, когда видение приблизилось и стало видно отчетливее. Это конюх освещал дорогу знакомому нам графскому шталмейстеру, а тот, приблизясь, поспешил осведомиться о мамзель Филине. Не успела она выступить вперед, как он стал настойчиво предлагать ей отправиться с ним в новый замок, где для нее приготовлено местечко у камеристок графини. Она, не задумываясь, с благодарностью приняла предложение, схватила шталмейстера под руку и, поручив остальным свои пожитки, вознамерилась уйти с ним; однако им преградили дорогу, спрашивали, просили, умоляли шталмейстера, пока он, лишь бы поскорее высвободиться со своей красоткой, не наобещал чего угодно и не поклялся, что замок скоро отопрут и всех расквартируют как нельзя лучше. Вскоре отблеск его фонаря исчез из поля зрения актеров, и они долго уповали на новый огонек, когда наконец после бесконечного ожидания, божбы и брани он все же появился, оживив и утешив их малой толикой надежды.
Старый слуга отомкнул двери обветшалого строения, в которое актеры ворвались гурьбой. Каждый заботился лишь о своем добре, стремясь поскорее сгрузить и внести его. Почти все оно промокло не хуже своих владельцев. При одной свече дело подвигалось очень медленно. Внутри дома люди сталкивались, спотыкались, падали, просили дать еще свечей, просили топлива. Неразговорчивый слуга насилу соблаговолил отдать свой фонарь, а сам ушел и уже не возвращался.
Актеры принялись обшаривать дом; все двери стояли настежь; от былого великолепия уцелели огромные печи, тканые шпалеры, штучные полы, но ничего больше в доме не было — ни столов, ни стульев, ни зеркал, еще сохранилось лишь несколько широченных кроватей без всякого убранства» без необходимых постельных принадлежностей. Мокрые суп* дуки и баулы заменили сиденья, часть усталых путников удовольствовалась голым полом. Вильгельм сидел на ступенях, положив Миньону себе на колени; девочка была неспокойна и на вопрос, что с ней, отвечала: «Я голодна!» При себе он не нашел ничего, чем утолить ее голод, остальные актеры поели последние свои припасы, и ему решительно нечем было подкрепить бедное создание. Ко всему, что происходило, он оставался непричастен, молчал, замкнувшись в себе, злясь и досадуя, что не настоял на своем и не вышел у постоялого двора, хотя бы ему отвели самую верхнюю чердачную каморку.
Из остальных каждый старался по-своему. Кое-кто притащил охапку трухлявых дров в гигантский камин и с превеликим ликованием зажег этот костер. К несчастью, последняя надежда обсушиться и обогреться тоже рухнула самым плачевным образом, ибо дымоход был замурован сверху, и камин стоял только для украшения; дым сразу же повалил обратно и вмиг наполнил все комнаты; высохшие дрова занялись с треском, но и огонь стал выбиваться наружу; тяга из разбитых окон разметывала его во все стороны; испугавшись, как бы не поджечь дворец, актеры поспешили растащить горящие поленья, растоптать и загасить их; дым усилился, положение становилось нестерпимым, все были близки к полному отчаянию.
От дыма Вильгельм спасся в отдаленную комнату, куда за ним вскоре последовала Миньона и привела ливрейного лакея, который светил себе ярким двусвечным фонарем на длинном стержне; лакей приблизился к Вильгельму и, протянув ему красивую фарфоровую тарелку с конфетами и фруктами, заявил:
