Лошади остались целы, и хотя трое братьев горько плакали от испуга и шишек на лбу, никто из них всерьез не пострадал. Младенца выбросило на траву, и он, целый и невредимый, уже рвал одуванчики, но у прекрасной золотой кареты лорд-мэра сломались оглобли.
Гобболино помог трем братьям встать на ноги и с опаской ощупал каждого: нет ли переломов. Убедившись, что все дети целы и почти невредимы, он основательно надрал каждому уши, вытащил одуванчики изо рта у младенца и сказал:
— Стыдно! Очень стыдно! Мне грустно думать, какое будущее вас ждет. После того, что вы натворили, лорд-мэр вас ни за что не усыновит!
— Ой, пожалуйста, наш милый, наш добрый, наш хороший Гобболино, не надо нас ругать, — всхлипывая, попросили братья и от стыда расплакались еще пуще. — Неужели, когда ты убежал, ты не догадался, что мы сразу захотим тебя вернуть и кинемся тебя искать? Неужели ты мог подумать, что мы дадим себя усыновить, а тебя бросим! Мы же не нарочно, мы не хотели сделать ничего плохого. За что ты так сердишься на нас, Гобболино?
— Ну-ну, ладно, сделанного не воротишь, — вздохнул Гобболино, утирая им слезы. — Карету, наверное. Можно будет починить, а лошади с виду даже не слишком устали. Нам нужно поскорее вернуться в приют и попросить прощения у лорд-мэра.
Старший брат поймал коней и сел на коренника. Средний брат взобрался на второго коня, а младший — на третьего, поменьше. Гобболино легко вскочил на последнюю лошадь, держа перед собой корзинку с младенцем. Кони уже успокоились и стали слушаться всадников; они неторопливой рысью вернулись к высоким воротам.
Тут их поджидали лорд-мэр с супругой, воспитательница приюта, две дюжины ее воспитанников и даже кухарка: все они толпились на ступеньках, встревожено глядя на дорогу.
Когда мальчики спешились, лорд-мэр первым заключил их в объятия.
— Бедные, несчастные мои дети! — воскликнул он. — Вы же могли разбиться насмерть или покалечиться! Вы могли переломать себе ноги, разбить головы или упасть на дорогу, под колеса других карет! Когда вы станете моими сыновьями, вы больше не будете так рисковать собой!
Супруга лорд-мэра прижала к себе корзинку с младенцем и ужаснулась при виде пятен от одуванчиков у него на пальцах.
— Нужно немедленно послать за новой каретой и отвезти их домой, — решительно сказала она.
— Выдрать их надо, — буркнула повариха, уходя на кухню. Но воспитательница уже узнала всю правду про овсянку, и поварихе было отказано от места.
К тому времени, как воспитательница успела приложить примочки из арники беглецам на ссадины, отругать их хорошенько, объяснить им, как нужно вести себя в новом доме, расцеловать младенца, высморкать всем четверым носы и снова обнять всех братьев по очереди, к дверям уже подкатила другая карета лорд-мэра, чуть похуже первой, и детям настала пора отправляться в свой новый дом.
Супруга мэра взяла младенца на руки, трое старших поднялись в экипаж сами, препираясь из-за того, кому сидеть рядом с кучером, и тот уже приподнял кнут, когда дети хором закричали:
— Гобболино! Гобболино! Где Гобболино? Пожалуйста, сэр, будьте так любезны, не увозите нас, мы не можем уехать без нашего котенка!
Добросердечный лорд-мэр был готов сделать все что угодно для четверых мальчиков, которых только что усыновил, но — вот беда! — супруга лорд-мэра терпеть не могла кошек.
И Гобболино так и остался бы сидеть на земле, но тут младенец протянул к нему руки с таким умоляющим видом, что супруга лорд-мэра сама открыла дверцу кареты, и котенок вскочил внутрь. Он тихонько уселся в самом дальнем углу экипажа, чтобы не раздражать эту важную даму; колеса, размеренно постукивая, повезли мальчиков к их новому дому, и Гобболино с радостью подумал, что теперь ему суждено стать котом самого лорд-мэра.
