Продолжая широко улыбаться, он отвернулся от зеркала и увидел уже готовых к выходу родителей. Он знал, слыша это много раз на приемах, где семьи дипломатов всех стран и рангов появлялись в полном составе, что маму и папу — Полину и Глеба Матвеевых считают одной из самых красивых и интеллигентных пар дипмира Берна, но, видя их, он каждый раз гордился и пытался понять, почему одним детям выпадает удача, как ему, родиться в такой семье, жить, получая удовольствие от всего, а другие — просто живут, любя пап и мам, когда те делают подарки, учатся, потому что должны, или вообще — голодают без родителей в Африке или на улицах больших городов. Все это пронеслось привычной парусекундной мыслью в его голове, остановилось на мысли о цели жизни, отчего он выпрямился, напустил на лицо недетскую серьезность, которой родители едва улыбнулись, и подошел к двери, чтобы открыть ее перед мамой.
По дороге на рождественский прием, устраиваемый одним из посольств, как всегда, Сережа готовился: говорящий на четырех языках, на подобных празднованиях он почти всегда был детским переводчиком и часто сильно уставал, переводя болтовню детей изо всех центров и захолустий Земли, говорящих на разных языках с количеством наречий и акцентов, не поддающимся подсчету. Но он любил был центром внимания и единственной, иногда, помощью для понимания детьми друг друга — он чувствовал, что уже работает дипломатом, пусть даже детским. С первых дней жизни его учили, растили и воспитывали дипломатом: знания, этикет, традиции и языки, и огромное количество прочих наук он поглощал, как другие дети шоколадки. Он радовался каждой «съеденной» букве и книжке, чувствуя свое приближение к картинке, на которой он — высокий дипломат в белом костюме принимает миссии разных стран.
Вернувшись из своих мыслей в реальность темной машины, Сережа посмотрел на отца: он подумал, что самое первое и главное знание, которое подарил ему папа — понять однажды, принять это и никогда не забывать, что люди бывают плохими или хорошими вовсе не потому, что они белые, желтые или черные, худые или толстые, высокие или маленького роста, красивы или уроды. С тех пор он не обращал внимания на внешность людей, как врожденное качество, а, глядя темно-серыми глазами в глаза ребенка или взрослого напротив, просто слушал и пытался понять, кто он, с другой жизнью, семьей, страной и друзьями. Он очень часто жалел, что не может расспрашивать детей об их странах и жизни, но он знал многое об этом от отца.
Еще не бывавший в себяосознающем возрасте на Родине, Сережа представлял себе жизнь детей-пионеров веселой, полной развлечений вместе, и немножко завидовал их жизни, чувствуя себя лишенным этих радостей. Многие его одноклассники ездили в Союз, но, многое из рассказываемого ими он не понимал и мечтал поехать сам и посмотреть, какая она — страна, которую он будет представлять, когда вырастет.
Часто размышляя обо всем этом, Сережа иногда спрашивал папу, когда же, наконец, они смогут поехать домой вместе, чтобы хотя бы, если узнать не о жизни людей в других странах, знать о своей собственной. Отец всегда был уклончив: или он летел в Москву на очень короткое время, не имея возможности показать сыну ничего, и не имело смысла брать его с собой, или Сережа был занят на спортивных тренировках и в школе и не мог лететь во время, когда отец мог уделить время и ему.
Он снова посмотрел на отца в бликующем от уличного света полумраке машины и неожиданно для всех выпалил:
— Пап, извини, а вот как я могу понять и принять, что люди различаются не по цвету кожи, красоте и происхождению, если я все время вижу одних и тех же людей и детей? Иногда только одни уезжают, другие приезжают, и ты всегда все говоришь о новых заранее: о чем не говорить, не спрашивать и как себя вести… — тут, запнувшись — родители смотрели на него, ожидая завершения фразы, — он вдруг понял, что не знает, чтохотел этим сказать.
Сережа виновато замолчал, зная, что в глазах отца допустил ошибку, но Глеб Матвеев, только заулыбался:
— Мы летим в Москву в весенние каникулы.
