Он открыл рот, словно хотел заговорить, но издал только влажное чмоканье. Так чмокает кусок мяса, когда его ворочает мясник. Коротко нахмурился и отвернулся к окну.
– Папа, – еще раз сказала она. И еще раз: – Папа!
Он вздрогнул от ее голоса.
Дверь у нее за спиной открылась, Келли деликатно прокашлялся. Тереза выпустила руку отца и вытерла слезы. Она не надеялась скрыть, что плакала. Но хотя бы сделать вид, что перестала.
– Вам что-нибудь принести, мисс? – спросил Келли. На нем была обычная красная ливрея. Тереза знала его целую вечность, с тех пор как ребенком носилась по коридорам со щенком, из которого выросла ее Ондатра. Он приносил ей чай и накрывал ей стол. Она к нему привыкла, как привыкла к дверям и картинам. Как к вещи. Функции. Предмету. А теперь, в этой комнате, она увидела в нем человека. Немолодого мужчину, больше всех преданного ее отцу. И сообщника, вместе с ней скрывавшего, во что тот превратился.
– Он меняется? – спросила она. – Хоть какие-то перемены?
Келли поднял брови, подбирая ответ. Тихо, виновато вздохнул.
– Трудно сказать, мисс. Временами мне кажется: он меня узнаёт. Вспоминает. Но, может быть, я принимаю желаемое за действительное.
Отец снова следил глазами за невидимыми мошками. Лоб его разгладился. Если он и услышал ее, понял, его опять отвлекли. Тереза шевельнулась, под ней скрипнуло плетеное кресло.
– Я вернусь, – сказала она. – Если будут перемены. Если ему станет лучше…
– Я прослежу, чтобы вам сразу сообщили, – обещал Келли.
Она поднялась, чувствуя свое движение как чужое. Как будто следила, как поднимается оставшийся без привязи воздушный шарик по имени Тереза. Когда она двинулась к двери, Келли нагнулся за креслом.
– Он был бы рад, что вы заходите, – сказал он. – Не знаю, понимает ли он, что мы здесь. Но если бы понимал, обрадовался бы. Так мне кажется.
Он хотел ее утешить, но Тереза не в силах была принимать утешения. Она вышла, не поблагодарив его, не выбранив, ничего не сделав, просто переставляя ноги – то одну, то другую, пока они не вынесли ее из личных покоев.
В открытой части здания государственного совета, как всегда, шумно и деловито вращался механизм власти. Он, как термитник или улей, не подозревал о гибели королевы. Терезу никто не останавливал, не встречался с ней глазами. Она призраком проскользнула к себе в комнату. Ей хотелось одного: запереть дверь, нырнуть под одеяло и молиться, чтобы проспать до завтра. Или дольше. Лишь бы скрыться из «сейчас».
Но дверь ее комнаты оказалась открыта. Полковник Илич сидел на ее кровати. Он не поднял глаз.
– Где Ондатра? – спросила Тереза.
– В спальне. Ты пропустила утренние занятия. – Его голос, приятный, неосуждающий, был фальшив, как маска.
Тереза скрестила руки на груди.
– Я была у отца.
– Я отношусь к этому с уважением, но твой отец хотел бы, чтобы ты выполняла свои обязанности. Все обязанности. В том числе не забывала об образовании. – Илич встал, словно с высоты своего роста мог получить над ней больше власти. – И о завтраке.
– Мне не хотелось есть.
– Это не важно. В такое…
– Опасное время, – подхватила Тереза. – В столь сомнительной ситуации мы должны поддерживать впечатление. Знаю. Только об этом ото всех и слышу.
– Тогда прекрати разыгрывать испорченную паршивку и веди себя как следует, – сказал Илич.
Она не могла оторвать взгляда от его лица, когда губы выговаривали эти слова. Она так привыкла к его самообладанию, профессионализму, вниманию и дружелюбию.
Сейчас на его лице мелькнуло изумление, потом раскаяние заставило поджать губы. А потом возникло удовлетворение. И даже гордость. Это длилось не более нескольких секунд, но рассказало целую повесть.
– Ты, – заговорил он, прежде чем она нашла слова, чтобы швырнуть их в ответ, – дочь верховного консула. Ты – лицо своей семьи. А значит, на тебе держится стабильность империи.
– У сраной империи колеса отваливаются! – выкрикнула Тереза. – Все рушится. Чего вы от меня-то хотите?
Он заговорил тщательно выверенным голосом:
– Я хочу, чтобы ты ела. Хочу, чтобы не пропускала уроков. Хочу, чтобы внушала каждому, кто тебя видит, чувство нормальности, стабильности, спокойствия. Потому что это твой долг перед отцом и империей.
