– Доктор Очида, – поздоровалась Элви, выбравшись из машины.
– Доктор Окойе. Рад, что вы вернулись. Наслышан о вашей экспедиции. Должен сказать, меня в такую из славной безопасной лаборатории не заманишь.
– Ну, мы собрали интересные данные, – ответила она, направляясь с ним по дорожке к боксу. Этот темный, лишенный окон куб был защищен от атаки даже в сердце империи, где атака представлялась невероятной. Говорят, что бог не играет в кости, но, если бы играл, они выглядели бы как этот бокс. Огромный, гладкий и непроницаемый.
– Я слышал, вас вызывали в святая святых, – продолжал Очида. – Паоло мало кого допускает к проекту борьбы со старением.
– Я об этом не просила.
– Верховный консул есть верховный консул, – сказал Очида, подводя ее к охране. Элви предъявила свое удостоверение и прошла скан-идентификацию. Процедура состояла в одном прикосновении к запястью, но все равно воспринималась как вторжение.
– Богатые и властные никогда не отличались терпением, – сказала она.
Охрана посторонилась, пропустив их. Дверь открылась с легким хлопком, вместе с ними в проем ворвался ветер. Там, согласно очередному протоколу безопасности, их обдули воздухом, просканировали каждый миллиметр тела, и только потом открылась внутренняя дверь. В боксе было, пожалуй, спокойнее. В таких лабораториях, при полудюжине университетов и научно-исследовательских институтов, Элви работала десятки лет. Правила безопасности висели на стенах – на ярком фоне, на шести языках. Пахло феноловым мылом и очистителями воздуха.
– Ну вот, – улыбнулся Очида. – Я вас провожу.
«Не вздумай успокаиваться, – сказала себе Элви. – Ты не дома. Здесь опасно».
* * *
– Очень интересный разговор у меня случился, – заметил Фаиз.
– Могу сказать то же самое о себе, – отозвалась она. – Но мой из секретных, поэтому начинай-ка ты первым.
– Ну, он до жути осторожно выбирает слова. Но, по-моему, наш старый друг Холден только что сообщил мне, что Кортасар замышляет убийство.
Так неуместно прозвучали его слова в этом тихом саду, что Элви рассмеялась. К тому же ошеломление часто отзывается смехом.
– Сомневаюсь, что я сейчас сумела бы ему помешать, – проговорила она и добавила: – Что, так и сказал?
Фаиз пожал плечами.
– Нет, что ты. Он очень старательно и определенно этого не говорил. Мы довольно мило побеседовали о важности преподавания детям идеи негативного пространства как инструмента политического анализа. Потом обсудили всех руководителей научных проектов, кроме Кортасара, при этом он очень многозначительно смотрел мне в глаза. А потом совершил любопытный экскурс в историю Земли, в частности коснулся Ричарда Третьего…
– Темная фигура.
– Не такая уж темная. Шекспир написал о нем пьесу.
– Как называется?
– «Ричард Третий», – сказал Фаиз. – Ты хорошо себя чувствуешь?
Она опустила голову ему на плечо. Плечо было теплее обычного, что неудивительно при субфебрильной лихорадке в процессе регенерации конечности.
– Я никогда не увлекалась театром, и день у меня выдался длинным. Ты на что-то намекаешь?
– Ричард был мерзавцем и поубивал много народу, но в частности – пару детишек. Наследников трона вроде бы.
– Ты тоже не увлекался театром.
– Не увлекался.
Высоко над ними двигались под звездами тонкие полотнища облаков: затмевали одни, открывали другие. Ей хотелось закрыть глаза и заснуть, а проснуться уже в их паршивой квартирке на Церере, когда еще никто не слышал о Лаконии, Дуарте и прочем. Пусть бы все заработанные ею деньги, положение, открытия растаяли, как сон, она бы ничуть не пожалела, лишь бы с ними растаяло и все остальное.
– Итак: негативное пространство, все, кроме Кортасара, и король, убивавший детей.
– Ну, строго говоря, он был принцем, проложившим дорогу к власти убийством детей. Как мне помнится.
– Блеск, – сказала она.
– И не Кортасар ли работал на «Протоген» еще до Эроса?
– И при Эросе, – подсказала Элви.
– Я к тому, что ему это было бы не впервой.
– Он создал катализатор, – сказала Элви. – Для меня. Это не значит, что я убийца.
– Ну да, – согласился Фаиз, но она угадала его мысль: «Хотя в какой-то мере значит». После десятков лет брака близость превращается в подобие телепатии.