Дивился Нестор. И такой никчёмный человек около трёх десятилетий держал в руках державное кормило! Удивительная сила власти: как бы ни был ничтожен человек, окажись он наверху, вокруг него непременно создаётся золотой нимб законности. И даже если у него нет ни силы, ни достаточно ума, дабы руководить державой, никогда по доброй воле не откажется от этого. Наоборот: мечом, копьём, наветами — будет бороться, грызться, убивать, дабы удержаться наверху, даже зная, что к добру его это не приведёт...
Братья-князья интриговали, бились и тому же учили сыновей своих. Да ещё половцев начали втягивать в межусобицу. Что же будет дальше?
Будет ли тихо сидеть в Тмутаракани сбежавший туда Олег Гориславич? А сыновья Изяслава — Святополк, который в Новгороде, и Ярополк, осевший в Волыни... Но и Всеволодовичи в стороне не останутся, если что, Владимир и Ростислав...
Всё теперь будет зависеть от того, как новый князь приструнит своенравных родственников. Может, потому великий Никон и советует не бросать тень на князя Всеволода. Освящать, только освящать власть великого князя, каким бы он ни был. Яко святыню, беречь этим единодержавие его и единство Руси. Много ведь хищных и завистливых рук тянется ныне к престолу киевскому — вмиг разорвут в клочья Русь...
Пусть будет Всеволод. Последний Ярославич. Книжник и мудрец. Пусть лучше будет он один.
Нестор не должен охаивать и Изяслава. Читающий сам поймёт, коль в слово его вникнет, сущность Изяслава, простого и недалёкого князя. Ещё напишет о смерти его: «Сие погиб не от брата, но за брата своего положил голову...» Конечно же, если так случилось, то так было угодно Богу, значит, Изяслав сложил свою голову для того, чтобы его брат заступил его место на киевском столе. И ещё в назидание князьям и князькам скажет Нестор об Изяславе: «Незлобив был норовом, кривого ненавидел, любил правду. Не было в нём льсты, но прост муж умом, не воздавал зла за зло».
Летописец ещё расскажет, как хоронили киевляне Изяслава, забыв то зло, которое он дважды причинил им: когда возвращался из изгнания и сын его Мстислав жестоко посёк головы киевлян за ослушание. Но теперь киевляне плакали... все рыдали... все, кроме Всеволода...
О Всеволоде нужно пока помолчать. Промолчать и о тех перешёптываниях за спиной младшего Ярославича, о тех косых взглядах на него и на его княгиню-грекиню... И о том, как сторонились его люди при встрече или отводили взгляд...
Вскоре великий Никон позвал Нестора:
— Добрый слог имеешь, Нестор. И слово Божье ведаешь. И таинство письма постиг. Вот прочёл я твоё житие Бориса и Глеба. Складно сотворил! Великое сие дело для нас, для проповеди князьям. Дабы их надоумить и от крамол отучить. Как там у тебя? «Не забывайте отечества, где прожили земную жизнь, никогда не оставляйте его... И в молитвах всегда молитесь за нас...»
Нестор насторожился. Скуп на похвалу Никон, но почему так рассыпает ему лестные слова? Что-то замыслил. Внимательно смотрел в серые глаза игумену.
Владыка сидел в своём кресле, обшитом пурпурного цвета тонкой кожей. Лицом повернулся к иконе Богородицы. Могучий, с пышной бородой старец — как дуб-великан среди широкого поля. Казалось, нет ему века...
— Позвал тебя для другого... — будто уловил игумен мысли Нестора, — Хощю, дабы ты мою волю уважил...
— Не знаю, о чём молвишь, владыка. — Нестор смиренно склонил голову на грудь.
— Услышишь. Отдай свой пергамен брату Ивану. Он смысленый есть в писании о князьях. В Новогороде переписал Остромирово летописание. И тут сможет. А тебе — другое хощю дать, другую работу. Старанием нашей обители на Руси уже появились русские апостолы — Борис и Глеб. Но есть у нас и иные достойные поклонения. Ты ведь знал благоверного отца нашего Феодосия. Великие труды вложил наш первый владыка, дабы Печерский монастырь стал первым на Руси, дабы он крепил её своим словом. Святое дело сотворил Феодосий. И должно его достойно почтить. Тебе по силам сие — написать житие отца Феодосия Печерского. А я буду просить князя Всеволода, аще он дал бы своё согласие вписать имя Феодосия в синодик
