Эхма, души людские нынче покупают за блага и щедро продают их. Как и славу рода своего... Как и землю, и волю свою. И уж холуи научились торговать собой. Кто знает, кому они искренне служат, эти ловцы земель и чинов!..
Не знал этого Василько Теребовлянский. Ибо хлопоты слуг не брал к сердцу своему, да и хлопоты простых людей были ему чужды. Замахнулся на великое и гнался только за великим — уберечь землю Русскую от разорения и плача. А мелкое и ничтожное, думал, оно не пристанет к большой и чистой душе. Был ещё молод Василько Теребовлянский и не знал, что это мелкое, это ничтожное чаще всего подталкивает и уничтожает большие намерения, большие страсти, чистые и великие деяния... В его сердце жила ещё ничем не подточенная вера в добро...
— Всё же... поеду! — тряхнул русыми кудрями Василько Теребовлянский. — Скажи, буду после заутрени.
Гордята упал на колени:
— Верь моему слову!
В глазах Василька метнулась шальная решимость. Подошёл к столу, наугад открыл святую книгу:
— «Что было, то и будет; и что творилось, то и будет твориться, и нет ничего нового под солнцем...» Нет...
Конечно, и люди никогда не перестанут быть подлыми и жалкими... Да будет что будет! Бежать? Нет, он не приучен убегать от противников. У него достаточно мужества, чтобы идти к врагу с открытым лицом, с отважным сердцем, с поднятым мечом. Но здесь... меч не нужен. Его зовут в гости. Поэтому он оставит свой меч на сем столе, под иконой. Господь Бог увидит, что он едет к киевскому княжьему двору лишь с добром в сердце.
— Иди. Но... подожди... Как зовут-то тебя?
— Гордята. А в христианстве я Василий.
— Брат мой, Василий, иди...
Гордята выбежал на подворье. Ну зачем он... ну зачем сказал эти глупые слова о сельце? Из-за них, наверное, Васильке не поверил ему! Конечно, верность человеческая не продаётся...
Василько прибыл к Святополку после заутрени. Как и обещал. Великий князь вдруг растерялся. Может, ничего не намыслил против него Ростиславич, может, сие козни Давида... Но где же Давид? Бросился к двери.
— Позвать Давида? — спросил Гордята.
— А? Зови!
И откуда дворские знают, что нужно в эту минуту их господину?
Давид шагнул в светлицу почти одновременно с Васильком. У Святополка дрожала челюсть. Давид остолбенело переводил взгляд с одного на другого.
Гордята врос спиной в стену.
— Прибыл, княже, на твой зов, — поклонился Василько Святополку.
Святополк раскрыл рот, но слов не было. От волнения беспомощно хватал ртом воздух, как рыба, выброшенная на сушу.
— Оставайся, Василько, на именины князя. Недолго ждать — какую-то неделю, — обратился к нему Давид.
— Рад был бы, да уж повозы свои послал вперёд. Неспокойно на пограничье от лядских воевод. Торопиться надобно.
— Тогда позавтракай с нами. Вот я позову... Пусть принесут сюда! — Святополк одним махом подскочил к двери и исчез за ней.
Давид тоже, вдруг что-то будто вспомнив, бросился к двери.
Василько удивился. Звали к столу, а стола и нет. Не надеялись, что приедет?
Оглянулся. Вот эта палата, которую поставил его великий прадед Ярослав. Высокий потолок, высокие, вверху круглые окна, яко в цареградских дворцах, молвят; не затянутые тонкой телячьей кожей, а заложенные квадрами из прозрачных, как бы смальтовых, пластин — зелёных, синих, жёлтых, красных... Сквозь них пробивается сноп ярких лучей низкого осеннего солнца. Радужные отблески отсвечиваются на золотых и серебряных чашах, кружках, лагвицах, тарелях, выстроившихся в настенных ларях. Цветистые дорожки на выскобленных до белизны досках пола. И вот здесь, в этой удивительной палате, за этим огромным и длинным столом, застеленным тяжёлым золототканым красным шёлком с длинной бахромой, сидели великие князья Русской земли. Вот в эту шкатулку, вырезанную из красного дерева, складывали они пергамены со своими именами и своей славой — Игорь, Святослав, Владимир, Ярослав... Наверное, сначала сидели они на простых дубовых скамьях. А вот их наследник, Святополк, восседает на стуле, который доселе никто не видывал. Бывал князь Василько и у угров, и у ляхов, ходил и к чехам, а такого и там не встречал.
