Тускло отсвечивает лик Богоматери на иконе. В её грустных страдальческих очах вопрошание — что так раздирает душу брата Нестора?
Вот он снова поднимается со скамьи, протягивает свои костлявые, худые руки к лампаде. Тонкими щипцами ворошит на её донышке пахучее зелье. Огонёк в лампадке затрещал, запыхтел сладковатым сизым дымком, окутал икону Богоматери. И её очи уже не видели сквозь этот дымок, как сверкнули жемчужным отеветом большие серые глаза книжника печерского.
Нощно и денно святой отец сидит согнувшись над книгами и пергаменами. То скребёт своим железным писалом по желтовато-хрустящему свитку, ведёт свои строки — медленно, тщательно выписывая азы и буки. То в книгу посмотрит, то в старый кусок пожелтевшего пергамена — сводит воедино записи. Как это когда-то делал Никон Великий. И договоры старых князей туда вписал, и то, что слышал от смысленых людей, — всё это вписывал, пусть ничего не затирает время...
Но сегодня Нестор не заглядывает ни в книги, ни в иные записи. Какое-то беспокойство раздирает его душу. Таинственно светятся его ещё совсем молодые глаза. Две глубокие морщины на желто-восковом челе уже не разглаживаются. Более глубокими, с оттенком горечи или неизбежности стали бороздки, спускавшиеся от уголков ноздрей к бороде.
Наконец угомонил свою бунтующую душу. Успокоился каким-то принятым решением и начал водить снова по своему пергамену.
Взгляд его то останавливался на написанном, то стремительно летел куда-то вдаль, сквозь стену, сквозь пространство, а может, и сквозь века...
Только что окончил рассказывать о шелудивом хане Боняке, который пожёг предградье Киева и разрушил Печерскую обитель. Рассказал и о последнем часе хана Тугоркана, тело которого Святополк, яко тестя своего, схоронил на Берестовском распутье — вместе с его возносливыми мечтами и лукавыми деяниями... Но уже сердце книжника испепеляет новая дума — нужно рассказывать не о безбожных сыновьях Измайловых, а о своих татях княжеской породы, которые бегают по городам русским и, яко хищники, грабят свой народ... То здесь, то там эти безбожники кровь братскую льют, братьев своих убивают. Что им до смерда худого или ремесленника, у которого они отбирают сыновей, скот, хлеб? Что ему до призывов и писаний святых отцов, которые предупреждают: «Не разгневи мужа в нищете его! Ибо когда разгневишь — кто остановит его мстительную руку, вознёсшую меч над головами тех, кто сидит зимой в тепле, в светлой хоромине и забыл но убогих и униженных судьбой, погибающих в полутьме при скупой лучине, согнувшись от голода и холода, вытирая глаза от едкого дыма сырых дров?..»
Но никто не желает прислушаться к сим мудрым предупреждениям. Разваливается буйное гнездо Ярославовых внуков-князей на стаи княжат, из сыновей и сыновцев... Высыпались они на землю и начали бесчинствовать... Олег Святославич, прозванный Гориславичем, снова двинулся к своей Черниговской вотчине, пока Святополк и Мономах не пошли на него со своими ратями и не загнали в Стародуб, заставив целовать крест на верность... Но своеволец нарушил клятву, побежал к Смоленску, потом в Рязань и в Муром. Вот уже три года бесчинствует в Северо-Восточной Руси, убил меньшего сына Мономаха — Изяслава, полонил его дружину, заковал в кандалы и бросил в яму. А сам снова к Суздалю, разграбил город, людей в порубы-ямы побросал или в цепи заковал, а добро их себе захватил. Пошёл и на купеческий Ростов. Везде своих посадников посадил, начал брать с этих земель потяги и правежи. А ведь это всё вотчина Владимира Мономаха...
Потому старший Мономахович, новгородский князь Мстислав, с полками начал гоняться за Гориславичем. До Волги догнал его. И снова пылали города Северной Руси. От Суздаля остался один двор Печерского монастыря да каменная церковь Святого Димитрия. Горит снова Муром.
К Олегу в подмогу пришёл его брат Ярослав.
К Мстиславу пришёл меньший брат Вячеслав — с ордою половецкой...
На речке Колокше произошла между братьями сеча великая... И снова горят Рязань, Муром, Ростов...
Князья колотят друг друга, а орды половецкие налетают ураганом на земли. И вновь — сами князья призывают их, втягивают в ссоры между собой. Но ещё беда иная — стали родниться с ханами князья. Нынче половцы ходят на Русь защищать своих родственников-князей, и разрушать города, и брать в полон с позволения «своих» князей...
