— На вынос али здесь разопьешь?
— «На вынос»? Ха-ха-ха… — раскатился Пронька. — Значит, всяко дозволяешь? Это гоже. — Он хлопнул в дно бутылки ладонью, Лукерья едва успела увернуться — пробка пролетела мимо носа, а в щеку ударили винные брызги.
Пронька увидал это и загоготал еще шибче:
— Хо-хо! Извиняюсь.
Ему на глаза попался соленый огурец, лежавший на блюдце в открытом судничке. Жиган указал на него пальцем:
— Подай, закушу я.
Он единым духом выпил целый стакан, налил еще, остолбенело поглядел на Лукерью, молча стоявшую у дощатой переборки, и вдруг переменился в лице, затих, о чем-то думая.
Лукерья хотела спросить, о чем он, да струсила: осмеет и матюков наложит.
Но перед уходом парень сам поведал ей кое-что по секрету. Один человек, надежный, приехал из города и привез с собой тревожные, нехорошие вести — грозит народу беда… Со дня на день, с часу на час ожидай ее, припасай для себя, что можно… Война!..
Об этом и думала горбатая Лукерья, оставшись наедине с собой. Долго не тушила лампу, сидела сгорбившись, опустив руки между колен. Значит, беда совсем близко, ежели Пронька пригрозил ей перед своим уходом:
— Если будешь звонить, что я у тебя был, узнаю зараз и сообщу о шинкарстве твоем куда следует… Житья не дам! Смотри, тут дело серьезное. Помалкивай, а не то…
С палкой в руках, взятой из Лукерьиных дров, вышел Жиган на дорогу. Он бросил окурок в снег и, остановившись, глянул по-воровски вбок. В бараках и избах горели огни, над ними — темный вечер, тихий, безоблачный. Пурга улеглась. Поднявшаяся над лесом луна улыбалась ему насмешливо… Но Пронька верил в свою удачу, как в свои сильные руки, которые когда-то свалили в Красном бору лося.
У конного сарая, где свежим ометом лежала солома, привезенная нынче Якубом, он случайно встретил Наталку.
«Ага, вот она!.. Сорокина полюбовница… Не сам Ванюшка, так она попалась. Это еще лучше…»
Он вспомнил обидную речь Семена Коробова, когда шли поутру в делянку: тогда Семен сказал, что Наталка на Проньку не взглянет. Теперь время пришло, и он попытает свою фортуну.
— А-а, Наталочка! — ласково пропел он. — Давно я с тобой хотел свидеться, да за делами все как-то некогда. Подожди-ка.
— А чего такое?
— Именинник я скоро… Погулять хотим… Придешь, позову если?
— А что не прийти. Я веселая, веселиться люблю.
— Знаю. Такие мне нравятся. Посидим давай, — и указал на солому.
— Недосуг.
— Полно. Какая ты, право.
— Какая?
— Просить все надо. Ну ничего. Я не гордый, и попрошу… Кончилось кино-то?
— Нет еще. До конца я не досидела: завтра рано вставать.
— Мне завтра на работу тоже. Ничего, выспимся… Посидим давай, побеседуем. На воле-то нынче гоже — тихо, луна вон. К тому же мне скучно что-то… Присядь. — Он взял ее за руку и потянул к копне.
— Недосуг, — упиралась она, вырывая руку.
— Полно, не капризничай. — Бойко обхватил он Наталкины плечи и ртом припал к уху. — С Ванюшкой-то али поссорилась? Так и надо… О тебе говорит он негоже. Недавно все хвалился, что ты больно любишь его. — Наталка прислушивалась к голосу парня и, выжидая примолкла. — Сдобная, говорит, девка, только… сердце к ней не лежит. Хочу, говорит, уйти: надоела.
— А вот я его спрошу.
— Чудачка… об этом не спрашивают. Все равно соврет, коли на обман большую способность имеет. Ты сама гляди хорошенько… да слушай, что говорят. Ведь добра желаю.
Пронька ластится, заглядывает ей в лицо, выпускает украдкой рыжеватые густые кудри на волю.
Наталка прикинулась доверчивой и ласковой:
— Я знаю, что болтун Ванюшка-то… Верно, пожалуй, любить его не за что… Ну, а что, если… уйду от него али прогоню, ты чего скажешь?
— Я?
— Да.
Парень рванулся к ней и обнял еще крепче:
— К тебе прямо с ночевой приду, и тут же поженимся… Не как он, я с тобой буду жить… семья будет… распишемся.
Он вытянул губы, на нее пахнул водкой и руками полез к ней за пазуху. Наталка отшибла его руку и, на шаг отступив, сердито сказала:
— Не замай чужую, заведи свою. Али думаешь, я взаправду с тобой? Почуял волю. Руки держи подальше! Ишь полез…
— А что? Не привыкла, что ли?
— Привыкла, да не с таким.
— А что он, лучше? — Пронька сдвинул кепку со лба и тряхнул кудрями.