Глухая рамень - страница 48

— Наперед прикидывать трудно: ошибиться можно. Не такие головы, и то мажут.

После этого Коробов и еще один, высокий, в малахае — наверно, Платон Сажин, сошли с крыльца и молча зашагали по тропе к бараку. Пронька же остался тут; он сел на перила напротив Ариши и закурил. При свете огня она увидела белобровое мрачное лицо, старую кепку и кудрявую волну волос, свисавшую над левым прищуренным глазом.

— Товарищ Жиган, — обратилась она к нему, — говорят, вы в Красном Бору убили лося?

— Говорили да перестали.

— А правда это?

— Убил, конечно, что за вопрос, — ответил он грубо и мрачно. — Во всякой охоте я мастер. А лося мне — проще простого.

Ариша больше не спрашивала: его злой глуховатый голос испугал ее. В темноте она не могла видеть его лица, но ей казалось, что сейчас глаза у него тяжелые, решительные, наглые и глядят на нее в упор. Инстинктивно она подалась к сенной двери, притихла, — ей захотелось скорее уйти отсюда. «Зачем я завела с ним разговор?» — подумала она.

Пронька спрыгнул на пол, напугав ее еще более, — она чуть сдержалась, чтобы не вскрикнуть, — бросил окурок в сторону и исчез в темноте сеней.

В двери появился Вершинин. Ариша узнала его сразу и облегченно вздохнула; узнал и он ее. Пурга улеглась, кругом было сине и тихо. Из комнаты доносился мягкий стрекот киноаппарата.

— Вы не ушли еще? — спросил Вершинин.

— Я жду… мужа. Какой у вас этот… Жиган… право. Он сидел тут, и мне почему-то было страшно.

— Жиган? Парень он с норовом… но вам бояться его совершенно нечего… Как понравились сегодняшние выступления?

— Скучно.

— Спасибо, — не без упрека сказал Вершинин. — В таком случае, желаю доброй, приятной ночи. — И он ушел, крепко пожав ей на прощанье руку.

Ариша постояла еще немного, а когда Вершинин скрылся в темноте, пошла по улице, не дожидаясь Алексея.

Наталка бегом бежала к конторе, — на счастье подоспела к первой части картины и села рядом с Палашкой. Обе впились глазами в экран и, глядя на мелькавших живых страшных разбойников, ограбивших «Виргинскую почту», шушукались, вздыхали, ужасались и ахали.

Пронька в этот вечер не находил себе места, шатался один по улицам, обошел лесной склад, несколько минут простоял у освещенных окон клуба, потом, плюнув, отбежал прочь. Над ним висело тяжелое черное небо, дорогу перегораживали бараки и избы, и от этого было тесно ему и душно на вольном свете. Кому-то погрозив кулаком, он скрипнул зубами. Он слышал, как выли за околицей голодные волки, и понимал этот заунывный звериный вой.

«Вот выгнать к ним из сарая лошадь, — подумал он с жестокой надсадой, — облепят и разорвут на части…»

И самому захотелось сейчас встретиться… ну, хотя бы с Ванюшкой Сорокиным. Схватить за шиворот, тряхнуть и крикнуть: «Ага, значит, „воздержимся“?..» Ванюшка заодно с Горбатовым и Семкой Коробовым, они общую линию гнут, у них одна компания… Пронька пока одинок… Ну и что ж? У него голова на плечах, он тоже умеет прикидывать наперед и знает, что, когда и как надо делать.

— Хм, «запасли на квартал»… Увидим. Может случиться и так, что затеют много, да нечего станет жрать.

Разбежавшись, он прыгнул через бревна к Лукерьиной избе и грохнул кулаком в раму:

— Отпирай!..

Горбатая Лукерья отворила сенцы, булгашного парня впустила в избу и, дверь затворив, осторожно спросила:

— Зачем, мой родимый, пожаловал?

— Известно, за водкой. Полмитрия давай… а денег не спрашивай. — Он стал посреди избы, даже кепку, басурманин, не снял.

— Что ты?! Что ты, родимый, — беспокойно завозилась на лавке Лукерья. — Где мне взять? Что ты!

— Ну будет! — цыкнул Жиган. — Вынимай. Нечего черта тешить. Не притворяйся. Мне не много, пол-литра. — И, не снимая шапки, уселся за стол.

Лукерья всегда побаивалась Проньки, а нынче и подавно: даже страх обуял старуху, ноги и руки дрожат, в груди холодеет и язык к гортани прилип, не шевелится. Как на грех, в этот вечер не пришла и Параня: вдвоем-то с ней не так уж страшен был бы Жиган.

— Ну, вынимай… живо! — и кинул на стол деньги.

Лукерья еще больше сгорбилась, выползла в сени, — в чулане она постоянно держала украдкой водочку. Принесла, поставила бутылку на краешек стола и спросила робко: