— Он самый! — послышалось в ответ.
— Шесть лет кого он ставил над нами?
— Кара Осман-бея.
— И как владел нами Осман-бей до сей поры? Заставлял нас от стыда в землю смотреть? Бросал ли в беде?
— Не бросал.
— Помилуй, аллах!
— Доблесть джигита не только в сабле... Ему и смелость нужна и ум. Мы спали, Осман-бей не спал... Настали худые времена — он, как другие, в скупость не ударился. Сколько сил хватало, старался голых одеть, голодных накормить... В голодные годы — а были они похуже голодных лет пророка Юсуфа — по утрам суп его кипел для всех, по вечерам для всех плов варился... Уважал он наши души и нашу честь. С тринадцати лет до сей поры видели мы его в брани. Разве склонял он голову там, где свистела коса смерти? Гнал врага впереди всех, а когда отступали, последним был. Есть ли кто лучше для нас, чем Осман-бей?
— Нет!
— Угодно ли его бейство?
— Угодно! Угодно! — раздалось со всех сторон.
— Еще два моих слова тому, кто не знает, а знал, да забыл. Здесь закон Чингиса не в ходу, ибо, по обычаю нашему, нет у нас курултая знатных родом. Мы — гази!.. Знатность у нас еще не все. Смотрим, кто чего стоит. И совет наш оттого, что в совете благо. Да еще оттого, что в Конью сами шлем мы бумагу: «Фирман на бейство в уделе да будет писан на имя избранного нами». Пусть счастливо будет бейство твое, Осман-бей!
— Пусть читают фатиху.
Мулла Яхши развел руки, без запинки прочел фатиху. Возгласы «аминь» потрясли площадь.
Сидевшие на помосте, соблюдая старшинство, по очереди приложились к руке вновь избранного бея. Вслед за дервишем Даскалосом настал черед Дюндара Альпа. Видя, что он замешкался, Акча Коджа крикнул:
— Что же ты, Дюндар Альп? Поспешай!
— Да будет счастливо бейство Османа, но...
— Что за «но», сын Гюнтекина?
— Да то, что нового бея среди ночи выбирали мы не на свадьбу. Покороче поздравления! Подумаем о мести.
— Решение выйдет завтра,— сказал Осман-бей,— после похорон и совета с предводителями других родов.
Старейшина Хасан-эфенди подозвал Керима, прошептал ему на ухо:
— Найди Кедигёза. Гонцом отправится. Пусть седлает и ждет меня...
Сёгют не спал и не бодрствовал. Стоны и плач женщин оглашали темноту.
Осман-бей стоял на коленях у ложа отца, против него — Акча Коджа.
У ног покойного мулла Яхши тихим голосом читал коран. Под белым саваном в колеблющемся свете свечей Эртогрул-бей казался еще более длинным, чем был при жизни, и невероятно худым.
Осман-бей дивился твердости Акча Коджи — целых семьдесят лет он был верным другом отца. Он завидовал этой дружбе. В отличие от Эртогрул-бея Акча Коджа был суров. Непонятно, как они ладили.
Весенними ночами Сёгют стонал от ветра. Но в эту ночь лист на дереве не шелохнулся.
Вдали послышался стук подков. И вскоре во двор влетел всадник.
В покои на цыпочках вошел телохранитель, склонился над Осман-беем:
— Дервиш Камаган.
— Соболезнование?
— Нет. Тайное слово...
Осман-бей поднялся. В ответ на вопросительный взгляд Акча Коджи тихо сказал:
— Потом...
Дервиш Камаган не желал, чтобы при его тайных разговорах присутствовали другие. Он был одет, как туркменский крестьянин. Лицо закрыто концом черного тюрбана. Приветствовал Османа, преклонив колени.
— Подобно соколу, душа джигита Эртогрула, бея нашего, улетела в обитель истинного счастья. Эртогрул-бей не первый из покинувших этот мир! Не горюй! Смерть пришла, джигит ушел, слава осталась. Какое счастье!
Осман-бей спросил, выпьет он вина или кумыса.
— По ушедшему джигиту надо бы вина.
Они молча подождали, пока принесут вино. Дервиш Камаган положил руки на колени и сразу стал похож на большую, сморщенную от старости обезьяну. Веки, губы, тонкие пальцы его находились в непрерывном движении.
Дервиш жил в пещере и был осведомителем монгольского ильхана в Тавризе, но с давних пор питал дружбу к туркменам. Он поднял чашу, что-то пробормотал, побрызгал вином на огонь.
— Тридцатизубый отец мой огонь! В тьме ночей пляшешь ты, развевая красные волосы, как молодые невесты! Отец мой огонь! Светящий пришедшим, светящий ушедшим, отец мой огонь! Да будет жертвой тебе черномордый белый баран! С тех пор как железо стали ковать, ты, отец наш огонь, кормишь голодных, согреваешь холодных! Ты кипятишь котлы наши, чтоб сварить нам пищу. Корми нас своим теплом! Храни нас, чтобы мы умножались! Храни, чтоб наш корень не вырвал шайтан. Уруй!
