— Ну как, опояшем, собратья? Заслужил?
— Заслужил.
— Годится.
— Опоясать.
Керим Челеби взял пояс ахи, вытянув губы, подул на него. Прочел молитву. Обмотал Мелик-бея поясом и завязал тремя узлами. Трижды поцеловав палаш ахи, сунул его за пояс вновь обращенному.
— Эй, собратья, восславим тройки, семерки и сорока!
— Аллах! Аллах! Эй, аллах! — разом возгласил ахи.— Голова обнажена, грудь вместо щита. Меч сверкающий остер! Эй, аллах! Это поле — поле брани, по убитым здесь не плачут. Мы идем путем аллаха, отступать назад нельзя!
Эй, аллах! Голову с радостью сложим за ахи-баба! Кто из наших погиб за аллаха единого, за верность пути, за достоинство воина, тот пал за веру и место его в раю! Кто жив остался — любовь и слава ему! Эй, аллах! На путь наш вступил ахи Мелик-бей, да будет уместно старанье его!
— Аминь!
— Пусть достигнет он цели своей!
— Аминь!
— Да будет он верной опорой старцам, постигшим истину!
— Аминь!
— Да сопутствует ему удача!
— Аминь!
— Да вознесется слава его!
— Аминь!
— Возгласим, пусть застонут земля и небо!
— Ху-у-у!
— Восславим дыхание истины!
— Ху-у-у-у-у!
— Восславим предначертание!
— Ху-у-у-у-у!
— Помолимся Мухаммеду! — возгласил Керим Челеби. Глянул в сторону ворот и вдруг подскочил:
— Эх-ма!
Старейшины сначала опешили, потом загалдели.
— Тьфу, чтоб тебе провалиться!
— Все собрание испортил!
— Я ведь говорил, что Керим Челеби — мулла! Разве может он быть наставником в пути?
Круг распался. Игра в ахи, которую устроили сёгютские мальчишки — самому старшему из них было пятнадцать лет,— сразу расстроилась. Девятилетний Мелик-бей, прикусив нижнюю губу, чтобы не расплакаться, растерянно стоял посредине двора с огромным, чуть ли не с него ростом, палашом ахи за поясом.
Керим Челеби отодрал привязанную бороду из черной овечьей шкуры и присел на корточки перед большой овчаркой, которая вбежала во двор и, увидев толпу ребят, не смела двинуться дальше.
— Что с тобой, Алаш? Что это?
Собака была вся в крови. Высунув язык, она часто дышала — должно быть, прибежала издалека.
— Ну, что, разве я не говорил? Поганый пес рвет овечек. Что ты теперь скажешь, Керим Челеби? — смеялся сын известного в Сёгюте каменщика Хачика, хлопая себя по коленям от восторга.
Керим быстро обернулся.
— Разве собака овцу задрала, гяурский сын?
— Не волка ведь!
Громкий голос Орхана, сына Осман-бея,— это он был одет, как ахи-баба,— перекрыл шум:
— Шкура моя! — Он выпрямился на помосте, подняв руку.— Волчья шкура моя!
На широком, ухоженном, чистом дворе предводительницы сестер Рума в уделе Битинья, матери Керима Челеби — Баджибей воцарилось молчание. Сёгютские мальчишки, наряженные для игры в ахи, на мгновение замерли, а придя в себя, стали срывать самодельние бороды и усы. По обычаю, хозяева скота награждали тех, кто приносил волчью шкуру. На эти деньги у бродячих торговцев можно было купить сластей, о которых ребята давно мечтали, а то и ножик, зеркальце, платок, пояс, шапку и даже маленький тюрбан.
— Эге-ге-гей! Давай, давай!
— Ой, мамочка, ой!
Шум перекрыл голос дяди Орхана Бай Ходжи:
— Дудки, племянник! Шкура достанется тому, кто первый положит на нее руку. Таков обычай огузов...
Мальчишки заметались и, на ходу срывая с себя потешные одежды, бросились к воротам.
Бай Ходжа был высок ростом. Подобрав полы длинного кафтана, он вырвался вперед. Орхан никак не мог освободиться от шубы али-баба.
Увидев, что дядя выскочил на улицу, схватил за рукав Керима, уже готового пуститься вслед.
— Оставь! Пусть себе бежит... И не волнуйся, шкура ему же равно не достанется.
— Да она у него в руках...
— Не выйдет...— Орхан раздевался уже без спешки.— Все кони на пожне, в Сёгюте ни одного нет, кроме двух для гонцов...
— Разве Бай Ходжа не знает? Небось к вам побежал...
— Пусть бежит. Пока отец не прикажет, Дели Балта никому коня не даст.— Он бросил на землю шубу и палаш ахи, направился к воротам.— Если уж кто возьмет, так только ты...
— Говоришь, Бай Ходже не даст, а мне и подавно.
На улице творилось светопреставление. Мальчишки в длинных до пят джуббе, выскочив со двора, налетели на девушек, возвращавшихся с водой от колодца, опрокинули несколько кувшинов.
