— Не надо. Я знаю…
Виктор приподнялся и пристально поглядел на нее.
Жизнь внесла в его душу что-то новое, он отлично это чувствовал по забившемуся сильнее сердцу, по волнению, мешавшему говорить. Движимый неосознанной радостью, он взял ее руку и молча пожал.
Так как он не отпускал ее слишком долго, Надя осторожно, но настойчиво освободила руку. Оба смутились.
Надя встала, подняла пиджак и отряхнула его.
— Пойдем в парк? — У Виктора глаза стали чуть-чуть темнее; в них столько было радости, что Надя, протягивая ему пиджак, невольно улыбнулась.
— Возьми. И не гляди на меня, пожалуйста, как первоклассник на новогоднюю елку.
Виктор смущенно моргнул.
— Надя… Ты не знаешь, какая ты замечательная… Честное слово.
— Ого! Наши мальчишки начинают говорить комплименты. И даже становятся вежливыми. Что бы это значило?
Накидывая на плечи пиджак, Виктор засмеялся:
— Не знаю… я сказал тебе правду. Пойдем…
В этот вечер они долго ходили по парку, забыв о взятых билетах. Антонине Петровне, спросившей в антракте про сына, Сергей ответил, что его утащили ребята смотреть какую-то новую авиамодель. Евдокия Ларионовна заметила по выражению лица сына, что он лжет. Укоризненно сдвинув брови, она промолчала.
Обыкновенный, ничем не примечательный вечер. Между людьми завязывались новые отношения, которые в будущем могут окрепнуть, могут сохраниться надолго, могут и разорваться. Кто знает, счастье или боль принесут они? Жизнь не любит предупреждать.
Поздно, после двенадцати часов ночи, провожал Виктор Надю домой на другой конец города. У калитки, прощаясь, сказал:
— Знаешь… я тебя поцелую сейчас…
Она не успела ответить, не успела отстраниться. И, растерявшись, не успела рассердиться — все произошло слишком неожиданно и быстро. Лишь на губах осталось надолго ощущение теплоты.
А Виктор просто убежал.
1
Антонина Петровна заболела серьезно и, казалось, неизлечимо. На глазах у людей она продолжала оставаться хорошей, аккуратной хозяйкой, заботливой матерью, но в душе у нее что-то надломилось.
Некоторые в горе не могут обойтись без людского участия — это счастливцы. Они несут свое горе к другим. Их слушают, их жалеют, стараются чем-нибудь утешить, помочь. И первая боль несчастья смягчается, постепенно рассасывается.
Другие в таких случаях замыкаются в себе. Таким много тяжелее — скрытый огонь больнее жжет.
Антонина Петровна, неразговорчивая и раньше, теперь совсем замолчала. Даже сыну редко удавалось вытянуть у нее что-либо, кроме односложного «да» и «нет», словно она забыла все остальные слова.
По просьбе Виктора к ней часто забегала соседка — проведать, рассказать новости.
Стараясь понять суть услышанного, Антонина Петровна напрягала внимание. Глаза тревожно щурились, в них не исчезало выражение затаенной боли.
Однажды Евдокия Ларионовна, прочитав о борьбе французских партизан, вздохнула:
— Боже, что будет с нашими мальчиками… Война, везде война. Ты слышишь меня, Тоня?
Антонина Петровна подняла глаза, и газета выскользнула из рук Евдокии Ларионовны.
— Жизнь… вся жизнь прошла напрасно, Дусенька. Это страшно, правда?
— Ты с ума сошла! — резко сказала Евдокия Ларионовна. — Как тебе не стыдно! А сын? Ты что, забыла о нем? Он ведь только жить начинает, ты лучше о нем подумай. Парень-то сам не свой ходит. Ты же мать…
Заметив впервые слезы на глазах подруги, Евдокия Ларионовна не выдержала, обняла ее, всхлипнула.
Так в слезах и застал их Виктор.
Заслышав звуки его шагов в коридоре, женщины торопливо вытерли заплаканные глаза.
— Опять плакала? — тихо спросил он.
Антонина Петровна с надеждой взглянула на соседку, но та уже выходила из комнаты.
Не получив ответа, Витя осторожно сел рядом с матерью, тихонько обнял ее за плечи. Ощутив его сильные руки, Антонина Петровна вдруг почувствовала себя совсем маленькой. Спрятав лицо на груди у сына, она опять заплакала. Он нежно поднял ее голову, грустно сказал:
— Ты совсем седая, мама… Зачем ты так? Я не маленький, устроюсь на работу — на «Металлист». Проживем. Буду работать и учиться. Почему ты раньше мне не рассказала? Давно бы все переменили.
— Сейчас я и сама это поняла… И плачу я оттого, что поняла слишком поздно.
