— Я не Ральд! Я не знаю, кто я! А ты это знаешь. Тебе известно, откуда я и как здесь оказался. Почему ты не хочешь мне всё рассказать? Ты мог бы помочь мне! Ты хочешь моей смерти?
— Нет… — лицо Айнагура стало ещё темнее. — Ты не можешь умереть. Пережить твою смерть дважды… Нет! Я не позволю тебе умереть! Я думаю об этом дни и ночи… Пощади меня, повелитель! Не спрашивай меня, не спрашивай ни о чём… Хотя бы пока. Я тебя умоляю…
Айнагур замолчал и опустил голову. В последнее время он постоянно сутулился и так похудел, что Эрлину порой казалось, что широкие складки просторного одеяния абеллурга скрывают не тело, а пустоту. Или тень… Заострившиеся черты лица подчёркивали его сходство с хищной птицей. Он и ходил-то сейчас, как подбитая птица, которая не может взлететь и потому прячется по тёмным углам, словно желая слиться с тенью.
«Ванг, — подумал Эрлин. — Птица-оборотень… Кажется, это их называют живыми тенями».
Он повернулся и вышел из комнаты, оставив Айнагура одного. Ему всё труднее и труднее было разговаривать с этим человеком, вызывавшим у него одновременно ненависть, отвращение и жалость. Он чувствовал, что этот человек причинил ему зло. Непоправимое зло. Потому что любил его больше всех на свете. Потому что он только его всегда и любил. Иногда у Эрлина создавалось впечатление, что это чудовище любит его уже целую вечность.
«Я уже встречался с ним, только вот где и когда? — размышлял Эрлин. — Я не бог, но если верить Гинте, я живу не первую жизнь. Мы с ним знали друг друга раньше. Наверное, он и тогда меня любил. А я его нет…»
Ночью ему опять приснилось, что он бродит по горам. И он опять увидел харгала.
— Лайда, Лайда! — позвал он.
Зверь кинулся к нему, и Эрлину вдруг стало страшно. Он понял, что это не Лайда. Это был чужой, дикий зверь, который хотел растерзать его. Это были совсем другие горы. И другая жизнь…
Склад аллюгиновых зеркал оказался в подвале Белого замка, этажом ниже тех лабораторий, где до недавнего времени производился хармин. Куски аллюгина, обёрнутые плотной материей, покоились под грудой пыльной стеклянной посуды, сломанных приборов и прочего хлама.
— Отличная маскировка, — сказал Эрлин. — Кто бы мог подумать, что здесь, среди этого мусора, хранятся чудесные зеркала Ханнума!
— Дай я сам им займусь, без тебя, — предложил Диннар. — Всё же я учился у белых колдунов. Работать с аллюгином — значит вторгаться во владения Ханнума…
— Мне ли его бояться, Диннар? С каждым тигмом, с каждым днём я всё ближе и ближе подхожу к порогу его владений.
— Любой человек может сказать о себе то же самое…
— Я — не любой человек. Я пока что в роли бога, и мне неприлично бояться других богов. Каждый человек, проживая день за днём, приближается к вратам Ханнума, но не каждый видит их так отчётливо, широко распахнутые и готовые захлопнуться за ним в назначенный срок. Нас пугает неопределённость, но предопределённость иногда пугает ещё больше.
— Ты можешь просто свернуть с этой дороги, уйти в сторону. Я помог бы тебе скрыться…
— И я поселился бы где-нибудь в тихом, спокойном месте, — усмехнулся Эрлин. — Нет, так не годится. Кто-то решает за меня мою судьбу. И самое обидное, что не боги, а люди. Я хочу изменить свою судьбу, и если богам это угодно, они мне помогут, и Ханнум простит мне мою дерзость. И потом… Представляешь, что произойдёт, если я вдруг исчезну? Если народ потеряет своего бога? Начнётся смута. Может, конечно, абеллурги что-нибудь придумают и сумеют на время обмануть людей… Лжи и так хватает. Стоит ли её умножать? Диннар, я не бог, но я правитель, и народ меня любит. Я не могу бросить свой народ. И не хочу, чтобы меня считали трусом.
«Она ещё пожалеет о своих словах», — добавил он про себя. И заметил, что ваятель подавил улыбку.
— И всё же я помогу тебе с этими зеркалами, — решительно заявил Диннар. — Не потому, что считаю тебя трусом… Кстати, я уверен, тебя никто таковым не считает. Просто я лучше знаю, что такое аллюгин.
— Хорошо, — кивнул Эрлин. — Сколько бы на это ни ушло времени и сил, я до него доберусь. И поговорю с ним. Боюсь, Амните ещё долго придётся одной руководить испытаниями на Агерланде…
