— Ты что, говорила с папой обо всем этом? — недоумевая, спросила ее Тереза.
Елена кивнула в ответ.
— Да, когда ходили ужинать в ресторан вдвоем. В «Ла-Кантину» — это мое любимое место, — призналась дочь.
Терри никогда не была в «Ла-Кантине». Она рассеянно подумала, когда же этот ресторан успел стать любимым местом Елены. Потом ее осенило: Рики водил туда дочь в те самые вечера, когда она занималась делом Карелли. Вслед за этой догадкой Терри с глубокой грустью констатировала про себя, что ни суд, ни даже собственная дочь никогда не поймут главного. Ее одержимость работой вовсе не результат того, что она как женщина пожертвовала семьей ради карьеры, просто ей как матери муж не оставил другого выбора.
Тереза смахнула волосы со лба девочки.
— Душенька, я понимаю, что тебе сейчас грустно. Но ты не должна бояться. Я постараюсь, чтобы все было хорошо.
Елена пристально смотрела на мать, словно совершая внутреннее усилие, чтобы поверить ее словам.
Подошла Роза и, коснувшись ее плеча, сказала:
— Пойдем наверх, моя кроха, в старую мамину комнату. Я приготовила тебе альбом для раскрашивания. Раскрась для меня какую-нибудь картинку, а я повешу ее на холодильник.
Елена колебалась в нерешительности. Наконец, отдав предпочтение миру детства, отправилась с Розой искать свои карандаши.
Терри сидела на диване, взгляд ее рассеянно скользил по старому дому, где она выросла. Небольшая квадратная гостиная с низком потолком; еще меньше была столовая, где Тереза и ее младшие сестры обычно сидели и разговаривали с матерью, украдкой наблюдая за тем, чем был занят отец; в глубине темная лестница, ведущая в спальные комнаты. Все было прежним и в то же время другим. После смерти отца Терри и Роза перекрасили стены в доме. Они не обсуждали, зачем это делают, — они вообще избегали говорить об отце. Просто выбрали краску бледно-желтого цвета, который терпеть не мог Рамон Перальта.
Были и другие перемены. Из дома исчезли вещи отца: католическое распятие, семейная фотография, которую он заказал как-то в период просветления между запоями. На снимке Рамон (с натянутой улыбкой, в новом костюме, который никогда больше не надевал) был запечатлен в кругу жены и дочерей. Отец повесил фотографию на стену, как будто втайне надеялся, что эта картинная идиллия станет реальностью. Терри сама сняла ее и молча протянула матери. Больше этого снимка она не видела.
Прошло уже шестнадцать лет, как отца не стало. И все же, попадая в этот дом, Тереза всегда испытывала безотчетный, как в детстве, страх — не совершила ли она нечто такое, что могло бы прогневать его? Казалось, сама тишина напоминает ей о временах, когда она не могла пригласить домой школьных друзей, когда о некоторых вещах они с сестрами не смели упоминать за пределами дома (например, о звонких оплеухах, которые отец отпускал их матери).
От размышлений Терри отвлек звук шагов по лестнице.
Роза прошла через гостиную и присела рядом с дочерью, скрестив руки на груди. Терри подумала, что в какой-то период ее мать утратила привычку улыбаться: ее лицо было проникнуто печалью, напоминая полотна Веласкеса. Но, к счастью, она сохранила живое чувство юмора и оставалась привлекательной женщиной с завораживающим взглядом зеленовато-карих глаз, мягким очертанием рта и правильным овалом лица. Терри знала, что она похожа на свою мать, хотя никогда не считала себя такой же красивой. И сейчас, как всегда, иссиня-черные волосы Розы были гладко зачесаны назад, аккуратно нанесен макияж. Она тщательно следила за собой, это поднимало ее в собственных глазах.
На лице матери застыло скорбно-вопросительное выражение. Она не спускала глаз с дочери.
— Я не могу вернуться к нему, — произнесла Терри.
— Нет? — Возможно, потому, что английский не был для нее родным языком, Роза выговаривала слова отчетливо, следя за правильностью своей речи и произношения (что никогда не было свойственно ни Терри, ни Елене). — Все действительно обстоит настолько плохо?
— По-моему, да. — Тереза старалась найти нужные слова. — Возможно, он еще хуже, чем я о нем думаю, просто я этого никогда по-настоящему не понимала.
