— Зачем ты явилась сюда? Ты же ненавидишь студийную обстановку!
— Мне стало без тебя скучно.
Люсия уселась перед туалетным столиком и с раздраженным видом стала протирать свое лицо губкой.
— А ты ничего не рассказывала мне об этом парне, — заметила Мов, словно меня не было рядом.
— Я как раз собиралась это сделать…
— Неужели?
Я переводил взгляд с одной женщины на другую, смутно ощущая возникшее между ними соперничество.
— Представь себе. Я только что приняла очень важное решение, касающееся Мориса.
Мов бросила на меня полный осуждения взгляд, видимо, упрекая за то, что во время нашей беседы я не ввел ее в курс дела относительно упомянутого «важного решения». Для меня же сообщение Люсии было не меньшим откровением, и это не могло не отразиться на моем лице. Возникла напряженная пауза.
— Вот как? — наконец выдавила из себя Мов.
— В скором времени я буду сама снимать фильм, — заявила Люсия. — Ты знаешь, что эта идея давно не дает мне покоя.
— Что же, ты наконец решилась?
— Решилась. Я откажусь от роли в спектакле, который готовится к началу сезона, чтобы в сентябре и октябре заняться съемками.
— Ты уже нашла интересный сюжет?
— Нет, но я нашла исполнителя главной роли.
Девушка, кивком головы указав на меня, поинтересовалась:
— Уж не он ли?
— Он самый.
Мне казалось, что все происходит во сне. Новость была слишком фантастична, чтобы не обернуться забавной шуткой. Мов заерзала в кресле, встала и сняла пальто. Оставшись в черном платье, она походила на воспитанницу приюта, хрупкую и тонкую, но уже с весьма соблазнительными формами.
— Ну, что же, браво, — бросила мне девушка. — В каком же амплуа вы намерены выступить?
Я не знал, что ответить, в отчаянии ища поддержки у Люсии. Та ободряюще улыбнулась и сказала:
— Постараюсь откопать сценарий «Великого Мона». Ты не находишь, что Морис очень похож на героя Алена Фурнье?
— Пожалуй, — согласилась Мов.
— Мне бы хотелось сделать чистый и свежий фильм, где будет много натурных съемок.
— Неплохо задумано…
Мов задумчиво прошлась по комнате. Затем, подхватив свое пальто, перебросила его через плечо.
— Я убегаю. Не буду вам мешать, — сказала она со вздохом.
— Ты меня не дождешься?
— Нет. Мне надо упражняться на фортепиано.
— Коль скоро ты идешь домой, не сочти за труд передать Феликсу, чтобы он приготовил голубую комнату.
— Для Мориса?
— Да… Нам предстоит много работы, так что будет удобнее, если он поживет с нами.
Прежде чем уйти, Мов одарила меня долгим прощальным взглядом, от которого я покраснел, как рак.
— Ну, что же, до скорой встречи, Морис…
В ее голосе я уловил едва скрываемое презрение. Как только в коридоре затих стук ее каблучков, Люсия заперла дверь и, раскрыв объятия, направилась ко мне.
Я был в ужасе. Актриса решала мою судьбу, не считая нужным узнать мое мнение. Я был игрушкой в ее руках, это пугало и пьянило.
— Ну, что скажешь, малыш?
— Я ничего не понимаю.
— Все, что я ей сказала, — чистая правда. Эта идея мне пришла в голову сегодня, во время съемок. Я всерьез займусь твоей карьерой, дорогой, и сделаю из тебя великого артиста.
— О, Люсия…
— Вот увидишь, а пока я хотела бы с тобой не расставаться…
Едва закончив последнюю фразу, женщина заключила меня в объятия и стала призывно покусывать мое ухо. Я закрыл глаза.
Вечером после съемок мы отправились за моим чемоданом. Я не хотел, чтобы Люсия поднималась в мою убогую каморку, тем более что мне было запрещено пользоваться лифтом. Однако упрямая актриса настояла на своем.
Некоторое время она не решалась войти, с порога рассматривая почти монашескую келью, в которую через пыльные форточки едва пробивался свет. Обстановка явно спартанская: кровать, стенной шкаф белого цвета, газовая плитка и единственный стул. Из обычных удобств был лишь маленький рукомойник.
— Ну вот, видите, — пробормотал я. — Полное убожество!
Мне было стыдно за царивший в комнате беспорядок: неубранную кровать, где простыни не менялись уже месяц, стол, на котором банка из-под сардин и пустая молочная бутылка соседствовали с зубной щеткой.
Люсия наконец переступила порог и, обернувшись ко мне, улыбнулась:
— Здесь просто замечательно, Морис!
