— Как ты посмел совершить столь чудовищный поступок! — возмутилась Эмма.
Медина даже не взглянул в ее сторону, целиком поглощенный наблюдением за моей реакцией. Я достал сигарету и закурил.
— Мне совершенно ясно, дорогой Медина, что вы никогда не будете писать. Как можно было столь интересную информацию представить в такой убогой форме? Обвиняя меня, вы добились прямо противоположного результата. Я выгляжу весьма привлекательно в глазах читателей. Впрочем, можно было бы разработать именно эту линию, постараться вызвать жалость, упирая на трагичность моего положения. Бедный тип, лишенный всего, безусловно, конченый человек, возвращается во Францию, прибегнув к маскировке! Из этого можно кое-что выжать! Хотите, я напишу продолжение?
Моя реакция потрясла Медину. Он ожидал всего, чего угодно, только не этого.
— Вы блестяще исполняете роль Сирано! — с трудом выдавил он.
— Когда меня к тому принуждают!
Медина в сердцах швырнул газету на пол.
— Плохая или хорошая, эта статья знаменует собой тем не менее коренной перелом в вашей жизни, которая теперь зависит от последующих выступлений газеты. Мы можем подтвердить эту информацию, а можем ее опровергнуть. Выбор остается за вами…
Я почувствовал на своем плече руку Эммы. Она была рядом. Я нутром ощущал ее нерушимое стремление до конца бороться за наше счастье, до которого было еще так далеко…
— Ваша статья оказалась ненужной, Фернан. Я сделал свой выбор еще до вашего возвращения. Эмма может подтвердить. Я согласен продолжать наше сотрудничество.
Выражение облегчения читалось на лице Медины, возвращая ему человечность и почти любезность.
— Ну что же, в добрый час.
Я поднялся.
— Мне бы хотелось немедленно приступить к работе над статьей для завтрашнего номера.
— Очень хорошо, я тотчас же позвоню в редакцию, чтобы дали опровержение в вечернем номере.
— Как вам будет угодно. А вы не боитесь, что ваши хозяева впредь утратят доверие к вашей информации, сочтя ее легковесной?
— Мои хозяева слишком дорожат мною, чтобы применять санкции за подобную мелочь!
* * *
Против обыкновения, половину послеобеденного времени я провел запершись в своей комнате. Когда я спустился вниз с готовой статьей, Медина вновь ушел в свою редакцию, а Эмма мыла на кухне посуду.
— Я не хотела вас беспокоить, Жеф, так как догадалась, что вы работаете.
— Так оно и было. Вот результат моих трудов.
Как обычно, она была моим первым читателем, я доверял ее мнению. На сей раз моя статья носила название «Письмо отчаявшегося» и начиналась так: «Господин комиссар! Пусть весь белый свет обвинят в моей смерти! Я решил положить конец своей жизни, так как она стала невозможной в этом насквозь прогнившем обществе, где с каждым днем усиливаются преследования людей доброй воли…» и так далее, еще две страницы в том же духе. Никогда в жизни я не писал ничего более беспощадного и отчаянного. С каждой прочитанной строкой Эмма становилась все печальнее, на глаза у нее навернулись слезы. Дойдя до конца статьи, она с плачем бросилась мне на шею.
— О Жеф, любовь моя, как же это грустно, хочется умереть! Неужели вы так отчаялись?
— Нет, Эмма, просто я с горечью смотрю на жизнь. Коль скоро ваш муж требует от меня статей, он их получит. Но я вам гарантирую, что репутацию оптимиста они ему не создадут.
* * *
Вечером за ужином я вручил написанное Фернану так, словно это был подарок к празднику. Он принялся читать, налегая при этом на закуски. Закончив чтение, он степенным жестом законного собственника отправил листки со статьей себе в карман. Через несколько минут он пойдет в кабинет и перепишет своим мелким, нервным почерком мое творение, после чего статья окончательно и бесповоротно станет его собственностью.
— Знаете, Руа, — проговорил Медина, вытирая губы салфеткой, — было бы действительно жаль, если бы вы перестали писать. Очень трудно будет найти вам замену. Люди вашего таланта на дороге не валяются.
Самым удивительным было то, что он говорил искренне.
Приступив к антрекоту, Медина продолжил:
— Я в восхищении от вашей идеи представить статью в форме письма к комиссару полиции. Подобные оригинальные находки свойственны только вам!
