Тусклый свет падает с потолка чердака, дрожит на сплетении нитей паутины. Пиао аккуратно ставит бутылку Дукан на пол, стаканы тоже, рядом со спальниками; пустые бутылки из-под пива Цинтао, тарелки с застывшим рисом в потёках соуса из красного перца разбросаны по дощатому полу.
— Я смотрю, пиво кончилось?
Бутылка, запущенная ногой Пиао, катится до самого спальника Яобаня. Шишка потягивается; кости трещат и встают на место.
— Пиво кончилось, терпение кончилось, позвоночник, и тот недолго ещё выдержит.
Он корчит рожу. Зубы его похожи на подмётку ботинка.
— Зубная паста тоже кончилась?
Яобань трёт передние зубы бесцветным пальцем.
— Зубная паста? — Тщательно изучает палец. — Сроду ей не пользовался. Буржуазное говно, для пидорасов и капиталистов…
Пиао до сих пор чувствует на языке мяту собственной зубной пасты. Шишка вытирает палец о рубашку.
— Как прошли похороны, Босс?
Пиао допивает стакан, наполняет его и ещё два. Цвет Дукан похож на расплавленный свинец.
— Похороны. Попытка чем-то заполнить утрату. Депрессивно. Охуительно депрессивно…
Он всасывает Дукан через стиснутые зубы; пожар на поле ржи и сорго неудержим.
— …в похоронах хорошо только то, что можно выпить.
Шишка кивает, соглашаясь, поднимает стакан и осушает, хлопком о пол требуя добавки; слёзы выступают в уголках глаз.
— От депрессии ничего хорошего не будет, Босс. Она бессмысленна, как пиздец. Только ебёт мозг и не даёт спать ночами.
— Зато потом тебе ближе падать, — шепчет Пиао. И разливается тишина. Тишина, как будто он уже падает. Старший следователь вновь наполняет стаканы.
— Дукан, или ты, как все студенты, пьёшь одну Кока-Колу?
Старший следователь протягивает стакан спирта тени, сидящей за Шишкой. Жидкость серая, как сырой шифер. Пань Яобань неуютно ёрзает на бёдрах, сбоку на его лицо падает свет. Пиао опускается рядом с ним на колени, суёт стакан ему в руку; держит ладони Паня.
— Давай сыграем в игру. Я буду честен, абсолютно честен в течение двух минут. Буду благодарен, если ты тоже…
Между ними со стропил, танцуя, опадает пыль. Из темноты на свет… со света в темноту. Пиао продолжает.
— …ты одинок, испуган и зол. Очень зол. Вот только что ты был студентом, в университете жизнь несложная. Чуть-чуть учиться, никакой ответственности, никаких обязанностей, будущее кажется обеспеченным и безопасным. И девушки… «девушки». А потом ты оказываешься в мире, где людей рвут на куски, как обёрточную бумагу. Ночью ты переезжаешь из одного безопасного места в другое. Запираешься в комнатах, где нет окон. Не знаешь хозяев дома. Какое будущее тебя ждёт? Жизнь во тьме… под дамокловым мечом. За тобой следят. Убивают людей рядом с тобой…
Глаза студента закрыты. Слёзы… горячие, злые, тугие. Пиао чувствует запах их тепла, соли на острие, страха у корня.
— …и обвиняешь ты во всём меня. Это я тебя подставил…
Глаза Паня распахиваются, слёзы текут потоком.
— …выпей Дукан. Алкоголь помогает там, где совсем не хочешь его помощи…
Старший следователь поднимает руку студента к его губам. Тот пьёт, кашляет… слёзы капают в рисовый спирт. Пиао рукавом вытирает Паню лицо.
— …так что, студент, я тебя подставил? Восемь трупов разделаны, как фасолевый стручок, и выброшены в реку. Только что похоронили двух человек, один из них был моим двоюродным братом. Подвесили на крючки, как туши свиней. Два часа, представь. Если бы ты задержался на складе на два часа дольше, тебя бы тоже хоронили сейчас. Но тебя там не было, и жизнь тебя ещё не покинула. Нам осталось ещё чуть-чуть времени. Времени искать того, кто убил их… и кто хочет убить нас. Мне больше ничего не нужно…
Порыв ветра проносится по чердаку. На несколько секунд он будто хватает их в охапку. Не осталось мира. Нет ни неба, ни земли. Ни измочаленных трупов.
— …я не герой, но я знаю героев. Они слишком боятся, чтобы быть трусами…
Он тянется за стаканом, опрокидывает его, стекло звенит по полу. Ртутное озерцо медленно протекает через доски. Дар предкам.
— …и что ты будешь делать, закроешь глаза, отвернёшься и уйдёшь? Мы живём в стране, которая «убивает цыплят, чтобы напугать обезьян». Я знаю, по работе я убил немало цыплят. Но наступает момент, когда уже нельзя закрывать глаза, когда кто-то должен сказать: «Хватит».
