— Вы что-то знаете. О чём таком вы молчите сейчас?
Он уже держит целлофановый пакетик в руке, его содержимое вываливается на страничку записной книжки. Шесть полумесяцев обрезков ногтей кровоточат ярко-красным лаком. И от них… идёт запах той ночи на побережье. Грязь… её тяжёлая, чёрная вуаль соскальзывает, обнажая побелевшие пальцы ног с красными ногтями. Как перезрелые вишни.
— О девушке, про которую никогда не говорил ваш сын.
Пиао карандашом показывает на обрезки ногтей в красном лаке.
— Проститутка?
Интересно, почему мать автоматически считает, что в ванне его сына может мыться только е цзи? Может, лак на ногтях слишком яркий? Слой его слишком толстый? Может, она думает, только проститутка может стричь ногти в ванне?
— Нет, не проститутка. Дикие фазаны слишком заняты, чтобы на работе ухаживать за ногтями. Е цзи или лежит на спине, или на заднем сидении такси едет в отель, чтобы там лечь на спину. Время — деньги. Деньги — ебля.
Она не краснеет. Пиао чувствует себя обманутым. Барбара понимает логику. Её руки нащупывают в кармане локон волос Бобби; она катает их между пальцами. Тайна на тайне. Как слои лука.
— Нет, эта девушка расслаблялась, чувствовала себя как дома. Они хорошо друг друга знали. Игра в маму-папу. Игра в семью…
Волосы, скрутившись между пальцами, кажутся колючей проволокой.
— …среди тех восьмерых, что мы вытащили из Хуанпу, была женщина. Красивая. Ногти на ногах крашены в красный. Тот же оттенок. Помню, они напомнили мне про сладкую вишню. Как давно я не ел вишни.
Пиао снова собирает обрезки ногтей в целлофановый пакетик и закрывает его; встаёт, разминает пальцы.
Путь к двойным дверям ресторана кажется опасно длинным. Он держит за зубами полу-тайну, полу-правду. И всё время чувствует её шаги за спиной… их тени накладываются, переплетаются. Когда она подходит к дверям, он видит туристов, столпившихся в коридоре. Они пахнут мылом и кожей… «баксы» и мечты. Может, этот запах выдавит из его ноздрей вонь речной грязи и тайн.
Тайны… намёк на непойманного медведя.
Она теряет его в толчее туристов, но вот его видно у лифтов… она ловит его, пока чёрный рот дверей всасывает их в давку шотландки и дерматиновых рюкзаков.
— Завтра…
Пиао поворачивается к ней лицом. Какие же синие у неё глаза… невыносимо синие.
— …надо съездить в университет Фудань, может, там мы найдём следы Бобби и Лазаря Хейвуда?
— Мы? Мне кажется, вы не очень понимаете ситуацию, наша американская гостья. Это расследование группового убийства. Приходится следовать чётким протоколам. Есть правила, которые запрещают нам привлекать посторонних к таким расследованиям. Нам тут не нужен, как вы это называете… «дружище»? Это Шанхай. Это вам не Сиэтл.
Пиао лезет в карман за мятой сигаретой из мятой пачки. Удар понимания — их не осталось.
Ну пиздец.
— Слушайте, я хочу участвовать. Мне нужно заняться…
Она пытается поймать его взгляд. Он роняет пачку на затёртый квадрат ковра.
— …мне кажется, я уже замешана в это дело. Что это убийство, убийство Бобби, может оказаться…
Слишком много думает. Слишком много говорит. Пальцы её бросаются к губам, будто в надежде удержать слова за белой решёткой.
— Может оказаться чем? Вы мне что-то не говорите?
Подчёркивая её молчание, его пальцы выбивают нервный ритм на царапанной стали дверей лифта.
— Барбара Хейес, у вас есть какие-то сведения, о которых вы умолчали? Если да, необходимо их рассказать.
Молчание. Старший следователь качает головой.
— Я уже всё сказал. Есть чёткие протоколы, особенно для туристов в нашей стране. Хотя вы и важный гость. Правила. Приказы. Это дело, оно очень сложное. Очень сложное. Ваше участие в нём не требуется. Оно не нужно. Оно невозможно.
Дверь лифта распахивается, выплёвывая их. Барбара наступает Пиао на пятки, бежит за ним, ловит, рука на плече разворачивает его; вот она, крепкая, холодная, прижата к его груди. Не пускает его. Глаза у неё серые, как сталь, и не понять их мольбы невозможно. Она не говорит ни слова, просто смотрит… в её лице огонь и дождь. Мёртвый сын… десять тысяч унций золота.
Пиао качает головой.
— Завтра я не еду в университет Фудань. Я иду на похороны двоюродного брата. Брата, который погиб из-за того, что приютил у себя на складе труп вашего сына.
