— …а если это вопрос немалой личной важности для министра, он становится вопросом личной важности и для меня. Я уверена, что молчанием вы не пытаетесь показать недоверие ко мне?
Ключ вставлен, повёрнут, засовы уходят вбок. И так же наверняка, как ночь следует за днём, сейчас он заговорит. Это так верно, что она готова поставить на это жизнь своего нерождённого ребёнка.
Товарищ Чуньцяо говорит добрых десять минут; речь его наполнена паузами, молчанием, но она не влезает в них. Она давно научилась управлять молчанием, поддерживать его, питать его в меру его потенциальной ценности. В награду она получает слова, которые не хотела бы слышать. Липкие слова, резкие слова, секретные слова…
— Спасибо вам за честность, Чжан. Я доложу министру, уверена, он будет вам благодарен. Когда будут обсуждать назначение на пост заместителя министра, что произойдёт на Новый Год, я знаю, что возглавлять его список будет ваше имя. Таких хороших товарищей, как вы, не забудут…
Она вновь издаёт смешок. Обезоруживающий. Угроза, скрытая в разбросанных лепестках.
— …и конечно, можно даже не напоминать, что министр рассчитывает на крайнюю вашу осмотрительность в деле, которое мы сейчас обсудили?
— Конечно, Линлин, конечно.
— Значит, мы достигли взаимопонимания. Хорошо. Пожалуйста, передайте мои наилучшие пожелания вашей жене, и когда министр придёт в себя, мы ожидаем вас на обед.
— Благодарю, мы охотно примем ваше предложение. Пожалуйста, заверьте министра в том, что мы ждём его скорейшего выздоровления. И вам так же хорошего здоровья, Линлин. Как вы себя чувствуете, я надеюсь, вы не перенапрягаетесь?
Впервые за разговор она присаживается, рука ложится на лёгкое вздутие живота на шёлке цвета слоновой кости.
— Жизнь — прекрасная вещь. Священная. Чувствовать, как в тебе бьётся новая жизнь… я не могу найти слова, чтобы описать это ощущение…
Жизнь. Смерть. У неё есть редкая способность разделять их естественный цикл. Она любит первую, отрицает вторую.
— …спасибо за пожелания, товарищ Чжан, я могу заверить вас, что действительно стараюсь не утомлять себя работой.
Она ждёт несколько минут после звонка Чуньцяо, и только потом нажимает две кнопки; телефонный номер, записанный в память телефона. Лунный свет проходит через ветви деревьев, вливается в окно, растекается по саду. Телефон набран, три гудка, и с той стороны берут трубку. Если он так быстро отвечает, значит, он не спал. Она говорит пару слов. Сразу к делу. Никаких словесных виньеток. А потом они вешают трубки. Жизнь. Смерть. Существуют сами по себе, но отстоят друг от друга всего на пару минут. И слова о них обеих до сих пор ощущаются у неё на языке. Сейчас четыре утра. Ей надо идти в постель, спать столько, сколько получится. Она не собирается напрягаться. Рука лежит на животе. Жизнь — хрупкая материя, которую надо кормить.
Он аккуратно кладёт трубку на телефон и выходит на балкон. На горизонте появляется надрыв, там, где он разъеден облаками; красный, как бычья кровь. Свет начинает окрашивать поверхность озера. Текстуры выступают из темноты. В фокусе появляются детали. Его рука движется по коротко остриженным волосам, воздух освежающе холодит череп. Глаза его смотрят в огонь, в яму, заполненную бело-серым пеплом. Угли подмигивают оранжевыми отблесками. И запах… нет ничего подобного запаху огня ранним утром. Есть в нём какая-то первобытная нотка, пробивающаяся через напластования тысячелетий и отзывающаяся в первобытных инстинктах каждого из нас. Он некоторое время стоит на балконе, озеро Тайху танцует в бледно-розовом потоке. Цвет трусиков его секретарши. Он продрог и возвращается в комнату. Берёт стакан Дукан и телефонную трубку… сердцем знает телефон, по которому собирается звонить. Голос мужчины на том конце провода сразу становится внимательным.
— Это Липинг. У меня снова есть для вас работа.
Горячая сталь и гудки, движение плотно застыло в клубах выхлопных газов. Чанлэ Лу перекрыта там, где пересекается с Фуминь Лу. Между бамперами и мерцанием жара от радиаторов видны проблески синих букв на яркой белой ленте. Через перекрёсток растянулось полицейское ограждение.
