Я так привязана к Уилу. Он моя опора. Неужели я не найду лучшего слова, чем «привязана»?
Он уже дома. Он скажет, что я очень поздно пришла!
Вечно он забывает опустить шторы! Сай Богарт и все эти отвратительные мальчишки постоянно заглядывают в окна. Впрочем, ему, бедному, не до того. Он думает о своей практике. У него столько волнений и работы, а у меня только и дела, что болтать с Би.
Не забыть бы про кукурузу…»
Она влетела в переднюю. Кенникот выглянул из-за «Журнала Американской медицинской ассоциации».
— Ты уже вернулся? Давно? — воскликнула она.
— Часов в девять. Где это ты пропадала? Уже двенадцатый час.
Это было сказано добродушно, но не слишком одобрительно.
— Соскучился один?
— Да, ты забыла закрыть нижнюю отдушину в печи.
— Ах, вот досада! Но ведь это случается со мной нечасто, правда?
Она села к нему на колени, и он, предварительно откинув голову, чтобы спасти очки, потом сняв их, потом пересадив ее более удобно и слегка откашлявшись, ласково поцеловал ее и сказал:
— Нет, я должен признать, что ты прекрасно справляешься с такими вещами. Я не сердился. Мне только жаль было, что ушло тепло. Если оставлять поддувало открытым, все тепло уходит. А по ночам теперь уже здорово холодно. Я порядочно зябну в дороге. Сегодня так дуло, что я спустил в автомобиле боковые занавески. Впрочем, отопление в доме работает теперь исправно.
— Да, ветрено на улице. Но я отлично чувствую себя после прогулки.
— Ты гуляла?
— Я ходила повидать Перри. — Усилием воли она заставила себя добавить: — Их не было дома, и я зашла к Гаю Поллоку в его контору.
— Что? Неужели ты сидела и болтала с ним до одиннадцати часов?
— О, там был еще кое-кто и… Уил, какого ты мнения о докторе Уэстлейке?
— Об Уэстлейке? А что?
— Я встретила его сегодня на улице.
— Он не хромал? Если бы бедняга сделал себе рентгеновский снимок зубов, там, верно, оказался бы гнойник. А он воображает, что это от ревматизма. От ревматизма, черта с два! Как этот старик отстал от века! Не удивлюсь, если окажется, что он делает себе кровопускание. Ну-у-о-хо-хо! (Глубокий и серьезный зевок.) Не люблю портить компанию, но уже поздно, а врач никогда не знает, не вытащат ли его ночью из постели. (Она вспомнила, что за минувший год он объяснял ей это в тех же самых выражениях не меньше тридцати раз). Пора, пожалуй, на боковую. Часы я уже завел и печь прикрыл. Ты заперла дверь, когда пришла?
Они побрели по лестнице, после того как он выключил свет и дважды подергал входную дверь, чтобы убедиться, хорошо ли она заперта. Продолжая разговаривать, они начали раздеваться. Кэрол все еще несколько стеснялась и раздевалась за дверцей шкафа. Кенникот был менее застенчив. В этот вечер, как и всегда, ее сердило, что, прежде чем открыть шкаф, приходится отодвигать старое плюшевое кресло. Сколько раз она ни открывала шкаф, столько же раз она отодвигала кресло.
Но Кенникоту нравилось это кресло, а другого места в комнате для него не было.
Она толкнула кресло, рассердилась и поспешила скрыть досаду. Кенникот зевал все откровеннее. Воздух в комнате был застоявшийся, душный. Кэрол пожала плечами и начала болтать:
— Ты говорил о докторе Уэстлейке. Скажи, пожалуйста, хороший он все-таки врач?
— О да, он ловкая бестия!
«Ага! Вы видите, что между врачами нет соперничества. По крайней мере в моем доме!» — мысленно обратилась Кэрол к Гаю Поллоку.
Она повесила свою шелковую нижнюю юбку на крючок в шкафу и продолжала:
— Доктор Уэстлейк такой деликатный и такой ученый человек!
— Ну, я не сказал бы, что он такой уж образец учености. Он только пыль в глаза пускает. Ему хочется, чтобы люди думали, будто он все еще занимается французским, и греческим, и бог знает чем еще. На столе в приемной у него всегда красуется какая-то испанская книга, но мне сдается, что читает он больше детективные рассказы, как и мы, грешные. И вообще я не знаю, где он мог изучить такую уйму языков! Он всем дает понять, будто учился не то в Гарварде, не то в Берлине, не то в Оксфорде, а я заглянул в справочную книгу о врачах, и оказалось, что он окончил какой-то третьеразрядный колледж в Пенсильвании, и было это в незапамятные времена — в тысяча восемьсот шестьдесят первом году!
