— Ха-ха-ха!
Все пришли в восторг. Мистер Доусон таял от блаженства. О нем говорили разное: что он ростовщик, хищник, жмот, скряга, — но никто еще не называл его ловеласом.
— Он страшный человек, не правда ли, миссис Доусон? Вы, наверно, держите его взаперти?
— О нет, но, может быть, следовало бы! — слегка краснея, отозвалась миссис Доусон.
В течение четверти часа Кэрол бодро вела разговор. Она успела сообщить, что намерена организовать музыкальные спектакли, что она предпочитает кафе-парфэ бифштексу, что она хотела бы, чтобы доктор Кенникот никогда не разучился ухаживать за интересными женщинами и что у нее есть пара золотистых чулок. Они тупо ждали продолжения. Но она больше не могла выдержать и спряталась на стуле за широкой спиной Сэма Кларка. Морщинки улыбок разгладились на постных лицах всех участников вечеринки, и вот они уже снова стояли в разных местах комнаты в безнадежном ожидании веселья.
Кэрол прислушивалась. Она увидела, что в Гофер — Прери не существует беседы. Даже теперь, когда сошлась вместе светская молодежь, любители охоты, почтенные умы и солидные финансисты, они веселились так, словно среди них сидел мертвец.
Хуанита Хэйдок много тараторила своим трескучим голосом, но все это касалось только ее знакомых: говорят, что Рэйми Вузерспун собирается выписать пару лакированных ботинок на пуговицах, с серым верхом; а у Чэмпа Перри ревматизм; Гай Поллок еще не оправился от гриппа, а Джим Хоуленд просто спятил — выкрасил свой забор в оранжевый цвет.
Сэм Кларк беседовал с Кэрол об автомобилях, но он не забывал и о своих обязанностях хозяина. Гудя, он все время подымал и опускал брови. Вдруг он прервал себя:
— Надо расшевелить их! Как ты думаешь, — озабоченно обратился он к жене, — надо, пожалуй, расшевелить их?
Он протиснулся на середину комнаты и закричал:
— Друзья, давайте устроим концерт!
— Да-да, давайте! — завизжала Хуанита Хэйдок.
— Послушайте, Дэйв, изобразите нам, как норвежец ловит курицу!
— Вот-вот! Это забавная штука. Покажите-ка, Дэйв! — поддержал Чет Дэшуэй.
Мистер Дэйв Дайер любезно исполнил номер.
Все гости шевелили губами, готовясь к тому, что их вызовут исполнить их коронные номера.
— Элла, прочтите-ка нам «Мою старую любовь»! — потребовал Сэм.
Мисс Элла Стоубоди, старая дева, дочь председателя ионического банка, потирала сухие руки и краснела:
— О, вам, верно, уже надоело слушать эту старую вещь!
— Что значит «надоело»? Даже и не думайте! — настаивал Сэм.
— Я сегодня совсем не в голосе.
— Бросьте! Начинайте!
Сэм громко объяснял Кэрол:
— Элла у нас по декламации первая! У нее специальная подготовка. Она целый год изучала в Милуоки пение, и красноречие, и драматическое искусство, и стенографию.
Мисс Стоубоди прочла «Мою старую любовь». На «бис» она продекламировала чрезвычайно оптимистическое стихотворение о могуществе улыбки.
Было исполнено еще четыре номера: один еврейский анекдот, один ирландский, один датский и пародия Нэта Хикса на надгробную речь Марка Антония.
За зиму Кэрол пришлось семь раз видеть и слышать ловлю курицы Дэйвом Дайером, девять раз слышать «Мою старую любовь» и дважды еврейский анекдот и надгробную речь.
Но сейчас она развеселилась, и ей так хотелось быть веселой и простодушной, что она была огорчена не менее других, когда программа была исчерпана и общество мгновенно погрузилось в прежнее оцепенение.
Вскоре гости отказались от попыток поддерживать праздничный тон и начали болтать непринужденно, как у себя в лавках или дома.
Мужчины и женщины разделились; стремление к этому обнаружилось с самого начала вечера. Покинутая мужчинами, Кэрол была предоставлена группе матрон, упорно толковавших о детях, болезнях и стряпне: это был их профессиональный разговор.
Что-то кольнуло ее. Ей вспомнилось, как она воображала себя изящной молодой замужней дамой в салоне, занятой разговором с интересными и остроумными мужчинами. Она стряхнула уныние и решила узнать, о чем могут говорить мужчины, толпившиеся в углу между пианино и граммофоном. Поднимаются ли они над этими бабьими сплетнями в более широкий мир абстракций и деловых интересов?
