Нет! Я не хочу обижать его. Я хочу любить его. Но не могу, когда вспоминаю об Эрике. Неужели я слишком честна — что за нелепая честность наизнанку, верность неверности! Жаль, что моя душа не разгорожена на отдельные клетки, как у мужчин. Я слишком моногамна… по отношению к Эрику… ребенку Эрику, которому я нужна… Запретная любовь похожа на карточный долг: она требует большей щепетильности, чем законный долг супружества. Не потому ли, что ее нельзя взыскать судебным порядком?
Все это вздор! Я ни капли не влюблена в Эрика. И ни в кого другого. Я хочу быть одна в женском мире — в мире без Главной улицы, без политиканов, без дельцов, без мужчин, чьи глаза вдруг загораются голодным огнем, этим неискренним блеском, который так хорошо знают жены…
Если бы Эрик был здесь, если бы он посидел смирно и ласково поговорил со мной, я могла бы успокоиться и лечь спать…
Как я устала! Только бы заснуть!»…
I
Их ночь пришла неожиданно.
Кенникота вызвали за город. Было прохладно, но Кэрол сидела, съежившись, на крылечке, и покачивалась, погруженная в свои думы. В доме было пусто, неуютно, и хотя она все вздыхала: «Надо пойти и почитать, нужно столько прочесть! Пора идти в дом!»-сама оставалась на месте. Вдруг показался Эрик. Он свернул к их дому, подошел, прикоснулся к ее руке.
— Эрик?
— Я видел, как ваш муж выезжал из города. И не вытерпел!
— Знаете… Вы не должны оставаться тут больше пяти минут.
— Я не мог больше не видеть вас. Каждый день к вечеру я чувствовал, что мне обязательно нужно вас повидать, вы так ясно стояли у меня перед глазами! Но я все сдерживался и не приходил.
— Вы и впредь должны сдерживаться.
— Почему?
— Лучше уйдем с крыльца. Хоуленды напротив постоянно торчат у окон, а потом еще миссис Богарт…
Кэрол не смотрела на него, но почувствовала, что он дрожит, когда он прошел вслед за ней в дом. Минуту назад ночь была пустынно холодна; теперь она была непостижима, знойна, вероломна. Но женщины, сжегшие идолов брачной охоты, становятся холодными реалистками.
— Хотите есть? — с невозмутимым видом спросила Кэрол. — Я испекла румяные сдобные булочки. Попробуйте, а потом удирайте домой!
— Пойдемте наверх. Я хочу посмотреть, как спит Хью.
— Может быть, не сто…
— Только одним глазком взглянуть!
— Хорошо…
Она нерешительно повела его в детскую. Их головы сблизились, когда они сквозь дверь заглянули в комнату ребенка. Кэрол было приятно прикосновение кудрей Эрика к ее щеке. Хью порозовел во сне. Он так глубоко зарылся в подушку, что почти не мог дышать. Рядом с ним лежал целлулоидный носорог. Пальчики сжимали изорванную картинку.
— Ш-ш-ш! — машинально зашикала Кэрол.
На цыпочках подошла она поправить подушку. Когда она возвращалась к Эрику, ей было приятно, что он ждет ее. Они улыбнулись друг Другу. Она не думала о Кенникоте, отце ребенка. Она думала, что некто, похожий на Эрика, какой-то более возмужалый и надежный Эрик, должен был бы быть отцом Хью. Они трое играли бы… в невероятные, увлекательные игры.
— Кэрол! Вы рассказывали мне про свою комнатку, дайте мне заглянуть в нее.
— Но вам нельзя оставаться там ни секунды. Надо идти вниз.
— Согласен.
— Вы будете вести себя хорошо?
— Достаточно хорошо!
Он был бледен и серьезно смотрел на нее большими глазами.
— Вы должны вести себя лучше, чем «достаточно хорошо»!
Она чувствовала себя старше и разумнее. С силой распахнула она дверь.
Кенникот всегда казался здесь не на месте, но Эрик удивительно гармонировал с духом комнаты, когда поглаживал книги и разглядывал гравюры на стенах. Он протянул к ней руки. Подошел к ней. Она слабела, охваченная теплой волной нежности. Ее голова откинулась назад. Глаза были закрыты. Ее мысли были бесформенны, но красочны. Она почувствовала на своих веках его поцелуй, почтительный и робкий.
Тогда она вдруг осознала, что это невозможно.
Вздрогнула. Отскочила от него.
— Оставьте! — строго сказала она.
Он упрямо смотрел на нее.
— Я вас очень люблю, — сказала Кэрол. — Не портите всего. Будьте моим другом!
— Сколько тысяч и миллионов женщин говорили то же самое! И вот теперь — вы! Но это ничего не портит, это — счастье.
