Но. кстати, почему не было? Что препятствовало?
Отсутствовала потребность? Но все древние государства испытывали колоссальную потребность в скорой и надежной связи, от радио, телефона и телеграфа там только дурной бы отказался, читайте, как было поставлено почтовое дело у персов! А военное дело? Примени электричество — осаждающие посыплются со стен, как ошпаренные, не надо расходовать кипящую смолу!
Войны именно и виноваты? А Европа спокойно жила в 1800 году, когда был изобретен вольтов столб? Египет знал периоды стабильности — такие длительные, каких Европа, кажется, вообще никогда не видала.
Так почему же не было сделано коротенького шага к электромотору, не говоря обо всем прочем?
Причина одна, и она нам прекрасно известна: в древних обществах наука не имела никакой возможности развиваться, находилась в смертоносных удушающих условиях.
Средоточием науки был храм. Но он же был ее тюрьмой.
Секретность здорово вредит науке нынче. Как же она вредила в древности, когда вся наука была засекречена, когда научными сведениями нельзя было обменяться не только с соседней страной, а с соседним храмом, ежели он посвящен другому богу!
Для развития европейской науки об электричестве потребовались усилия ученых многих разных стран, объединённость и доступность информации, всеобщий интерес к проблеме — даже светские дамы и монахи принимали участие в увлекательных опытах, трудилась, можно сказать, вся Европа, частично Америка, без таких международных массовых усилий не знать бы нам ни электролиза, ни электромотора…
Древность знала только изоляцию — одного этого довольно, чтоб прогресс науки прекратился. Действительно, усилия ученых каст были направлены не па приобретение новых знаний, а на консервировании прежних. Межкультовая конкуренция усугубляла дело, секретность становилась самоцелью. Ограничить круг посвященных, обработать их психологически при помощи странных жутких обрядов, чтобы навеки отбить охоту к болтовне, зашифровать сведения, до самых пустяковых, тайными знаками, требующими специального изучения, на которое у иных уходила вся жизнь.
Нет приобретения — неминуемы утраты. Отсутствует развитие — развивается упадок. Даже внутри жреческого сословия число по-настоящему знающих должно было сокращаться от одной только возрастающей трудности и длительности освоения знаний. До вершин успевало добраться вес меньше людей в каждом следующем поколении, старость, болезни, несчастные случаи, мятежи и нашествия неприятеля вели к потерям, которые некому было восполнить, и они становились необратимыми. Научные документы погибали не только от порчи, пожаров и наводнений, но н от попыток укрыть их, сохранить так надежно, что после никто никогда не найдет.
Ослабленные позиции легко захватывал религиозный обскурант, корыстный невежда, наука, как под лед, уходила под их власть, вырождалась, вымирала, утрачивалась.
Так не глупо ли вели себя эти мудрые халдеи а египтяне со своей изоляцией, секретностью и. прочим, не знали разве, что это — прямая дорога к гибели? Не могли ведь не знать. Слишком были умны. Слишком опытны. Почему бы им не вести себя подобно афинянам времени Платона, что радовались знанию самозабвенно, поглощали его жадно, приветствовали новые идеи — даже торговали ими: идею, Tie сулящую никакой практической пользы, можно было продать за хорошие деньги — представьте, находились покупатели!
Но усмешкой встречали на берегах Хиддекеля и Нила приезжих молодых эллинов, жаждущих знания, требующих знания, выпрашивающих знания.
Это ведь для нас эллины — древние. Для египтян они были новорожденным народом, симпатичными веселыми щенками, не обученными самому необходимому- осторожности, не замечающими очевидного!
Да, в древности науку уважали. Но ее вдобавок боялись. И ее смертельно ненавидели! В чем кое-кому из греков скоро пришлось убедиться на собственном опыте.
Надо осторожнее применять европейские мерки: история древней науки — это не только древняя, это другая история. Наука была вынуждена окружить себя крепостной стеной, и наилучшей крепостью оказывался храм — тюрьма древней науки.
