Будучи дочерью артистов, моя жена, к счастью, с раннего детства привыкла к постоянной спешке и переездам. Пожалуй, ей даже нравилось волнение такой жизни. К тому же ей щекотал нервы мой успех и растущее влияние, но только в той мере, в какой это касалось профессиональной и творческой деятельности. Ко всем политическим событиям она относилась с долей презрения, а иногда и совершала поступки, из-за которых мы оба попадали в неловкое положение.
– Ты добился бы такого же успеха в любом другом месте, – бывало, вдруг вскричит она, – а за границей мы, по крайней мере, вели бы нормальную, спокойную жизнь! Ты женился слишком рано и застрял в этой стране, вот в чем твоя проблема! Представляешь, как бы ты прославился в большом мире, а не здесь у нас!
Понятно, что подобные высказывания не могли вызвать сочувствия в партийных кругах.
Мы встречались, когда и где только была возможность. Очень часто она садилась на поезд или самолет, чтобы провести со мной всего несколько дней. Чаще она присоединялась ко мне на особых мероприятиях, подобных Байройтскому фестивалю или партийному съезду, но очень редко мы начинали или заканчивали поездку вместе.
От Олимпийских игр, на которых мы с моими помощниками сделали более 6 тысяч фотографий, и на соревнованиях по зимним видам спорта в Гармише, и собственно на берлинских играх, она получала огромное удовольствие. Благодаря тому что моя жена знала несколько языков, ее просили помочь с приемом огромного количества иностранных гостей, хлынувших в Берлин со всего мира. Во время игр каждый день устраивались званые вечера и приемы, а когда игры закончились, она, счастливая, но изнемогшая, в шутку сказала мне:
– Ну, Хайни, если я приму все приглашения погостить, которыми меня завалили наши благодарные гости, мне придется оставить тебя на пару лет.
Только однажды мы получили возможность по-настоящему отдохнуть вдвоем. Это было в 1935 году, когда после серьезной болезни я несколько недель поправлялся в Лидо. Правда, мы еще провели вместе два очень приятных отпуска, хотя и не таких мирных.
Осенью 1936 года доктор Геббельс с женой отправлялись с официальным визитом в Грецию и любезно пригласили нас с собой. Мы всегда были очень дружны с маленьким доктором. Иногда у нас бывали мелкие разногласия, как в тот раз, когда он пытался дисциплинировать меня и заставить носить нашивку, и в другой раз, когда я рассказал Гитлеру о том, как попробовал себя в качестве кинопродюсера и сценариста, а он настоял на том, чтобы посмотреть фильм, поскольку у меня осталась копия.
Таким образом, в рейхсканцелярии состоялся показ, при этом Гитлер, Геббельс и я сидели в первом ряду.
Когда парикмахер по фамилии Пинзельвайх, какую я ему придумал, впервые появился на три четверти экрана, Гитлер повернулся к Геббельсу и оценивающе сказал:
– Отличное создание образа.
Но фильм продолжался, и вдруг я чуть со стула не упал. «Боже мой, – подумал я, – как же я мог об этом забыть!» И тут же я услышал резкую отповедь Геббельса.
– Не ожидал от вас такого плохого вкуса, – возмущенно прошипел он, поднялся с места и вышел из зала.
Прошло почти двадцать лет с тех пор, как мы сняли фильм, и у меня совершенно вылетело из головы, что наш парикмахер косолап![6]
Иногда и я становился жертвой язвительного языка доктора Геббельса, хотя он легко обижался, зла не таил и обладал живым чувством юмора. Он был тщеславен, честолюбив и очень чувствителен к своему изъяну; но одновременно он, безусловно, был одним из первейших умов и смельчаков всей нацистской иерархии.
Мы прилетели в Афины на спецсамолете Геббельса и провели в этой прекрасной и древней стране очень приятную неделю, хотя и чересчур обремененную официальными приемами.
Неуклонно увеличивающийся спрос на мои фотографии и постоянные разъезды с Гитлером почти не оставляли мне времени, чтобы осмыслить события, сменявшие друг друга с головокружительной быстротой, или особенно задумываться о том, как и когда всему этому придет конец. Кроме того, в те годы никто из окружения Гитлера не посмел бы выражать личное мнение, пока его об этом не спросили. Ближний круг Гитлера следовал принципу, выраженному в классической присказке старшины британской армии, хотя скорее всего никогда ее не слышал: «Тебе платят не за то, чтоб ты думал, а за то, чтоб ты выполнял приказы!»
