Мы немного поговорили о том, с каким энтузиазмом встречали австрийцы своего освободителя, и я рассказал ему, как ходил в венское кабаре, где один из комедиантов пел веселую песенку: «Это уже все – или ждать еще?»
– На самом деле мы довольно быстро ответили на вопрос, – продолжал я, – потому что всего через несколько месяцев пришла очередь Судет.
Гитлер бросил на меня короткий взгляд.
– И это еще не все, – сказал он. – Сегодня я жду Гаху, близится еще один исторический день, о котором мир пока не подозревает.
– Так это уже все или ждать еще чего-то? – удивленно спросил я.
Но прежде чем Гитлер успел ответить, ему доложили, что в рейхсканцелярию прибыл Гаха. Он быстро поднялся и поспешил приветствовать своего гостя, а я последовал за ним с фотоаппаратом, готовый запечатлеть историческую сцену, которая должна была вот-вот разыграться.
Обычно в таких случаях для начала делали фотографии для протокола. Гитлер занял место рядом со своим коллегой, и я спустил затвор. Как правило, Гитлер спрашивал гостей, не возражают ли они против того, чтобы я сделал еще несколько снимков для прессы. Тем временем я снова подготовил камеру, так как до сих пор мне не говорили ни о каких возражениях. Гаха тоже не протестовал, и я, сделав пару снимков, удалился на тактичное расстояние, но остался в комнате. Фотограф всегда должен находиться под рукой, но быть не слишком заметным и держаться так, чтобы не мешать главным действующим лицам. Когда наступит верный момент для снимка – это полностью на его усмотрении.
Многие знаменитости начинали нервничать, видя, что на них нацелен фотоаппарат, и по этой причине я всегда пользовался угловым видоискателем, который позволял мне фотографировать, так сказать, из-за угла. Президент Чехословакии сильно нервничал. Видимо, старик устал, да и сказывалась долгая поездка. Вдобавок ему предстояло принять важнейшее решение в своей жизни. Если он подпишет документ, то тем самым откажется от независимости своей страны.
Я слишком ясно видел происходившую в нем борьбу, а еще я заметил, как внимательно следил Гитлер за нервными, возбужденными жестами пожилого политика. Переговоры становились все более напряженными, и я потихоньку вышел из комнаты.
Чуть позже, когда я находился в приемной, вошел Морелль. Он сказал, что за ним послали, потому что Гаха внезапно почувствовал недомогание. Мы вместе вошли в зал.
Гаха сидел в кресле, тяжело дыша, было очевидно, что у него случился нервный срыв. Но хватило одного укола, чтобы к пожилому политику вернулось спокойствие, и переговоры продолжились. Прошло довольно много времени, прежде чем за мной послали, чтобы запечатлеть судьбоносный акт подписания договора. С чахоточным румянцем на лице Гаха дрожащей рукой поставил подпись и потом, повернувшись к Мореллю, поблагодарил его за врачебную помощь.
Позднее, когда мы сидели за столом в своем интимном кругу, Гитлер выразил большое удовлетворение случившимся.
– Мне было жаль старика, – сказал он. – Но сентиментальность в данных обстоятельствах была неуместна и могла поставить под угрозу наш успех.
Тщеславный Морелль поторопился заручиться признанием его столь своевременного медицинского вмешательства и дал понять, что если бы не он, то договор так бы и не был подписан.
– Слава богу, – сказал он, искоса глянув на Гитлера, – что я оказался на месте и успел сделать укол!
– Идите вы к черту со своим уколом! – воскликнул Гитлер. – Из-за вас старик так взбодрился, что я уж испугался, не откажется ли он подписывать!
В ту ночь мы не сомкнули глаз. Через несколько часов после подписания договора мы уже находились в специальном поезде, спешившем к чехословацкой границе. На самой границе нас встретила группа бронированных полугусеничных «мерседесов», в которых мы продолжили путь, и вечером 15 марта 1939 года под яростные завывания метели прибыли в Прагу, неузнанные и незамеченные.
Приезд Гитлера стал полной неожиданностью и ввиду окружавшей его секретности был не подготовлен. Мы поехали прямо в Градчин, знаменитую пражскую крепость, где и поселились. В большой спешке власти организовали банкет в честь подписания, который состоялся в полночь.
