— Да, это так. К сожалению.
— Ты слышал, что я сейчас сказал? Не про дожди, а раньше.
Он снова кивнул.
— Что тебе все известно. Ты только не пояснил, что именно.
— Ты знаешь. Мне известно про Милонгеру и про Ореха. Про твою несуществующую жену Машеньку и про твою несуществующую дочь Антиопу. Думаю, что если покопаться в твоем компьютере, в директории «Версии», то можно найти и других. Ведь можно?
Он улыбнулся и снял очки. Я впервые видел его так близко без толстой стеклянной брони. Глаза у Гиршуни оказались карие и беспомощные, как у всякого сильно близорукого человека. Не знаю, зачем он затеял этот трюк. Хотел меня разжалобить?
— Так что? — настаивал я. — Ведь можно?
— Вот видишь… — задумчиво произнес он и моргнул быстро, по-птичьи. — Теперь ты спрашиваешь. А еще минуту назад утверждал, что тебе известно все.
— Ладно, — признал я с досадой. — Допустим, не все. Но и того, что мне известно, вполне достаточно, чтобы заинтересовать полицию. Ты убийца, Гиршуни. Скольких ты отправил на тот свет?
Он вздохнул.
— Опять вопросы… непозволительно для столь хорошо осведомленного человека.
— Слушай, — сказал я, начиная раздражаться. — Кончай играть со мной в эти дурацкие игры. Я ведь мог бы тебя и не предупреждать, но решил, что так будет справедливее. Все-таки не первый год знакомы.
— Не то слово… — Гиршуни потер глаза. — Как иголка с ниткой.
— Ты бы надел очки, а? А то как-то непривычно разговаривать. Тебе ведь, наверное, ни черта не видно?
— Отчего же. Тебя я вижу прекрасно. В мельчайших деталях…
«Сейчас начнет угрожать,» — подумал я, внутренне подбираясь. Мы помолчали.
— Ну что, — сказал наконец Гиршуни, надевая очки. — Пойдем наверх? Ты уже попробовал новую систему антиспама?
Я не поверил своим ушам. Представляя себе заранее наш разговор, я предполагал, что Гиршуни попытается объясниться, разжалобить, запугать, сыграть на давности нашего знакомства. Он мог впасть в гнев, мог даже попробовать устранить меня физически. Но полнейшее равнодушие с его стороны — такой сценарий мною не предусматривался вовсе.
— Подожди! — крикнул я.
На нас обернулись. Гиршуни, уже стоя около столика, сделал примирительный жест и улыбнулся: мол, ничего не случилось, не беспокойтесь…
— Зачем ты пугаешь народ, Аркадий? — он укоризненно покачал головой. — Нехорошо. Тебе доктор что говорил? Отдыхать надо, батенька… Всех денег все равно не заработаешь…
— Откуда ты… — я задохнулся, вдруг осознав, что Гиршуни дословно цитирует слова моего домашнего врача, сказанные в закрытом кабинете три дня назад. — Как ты…
— Кхе-кхе… Да он всем говорит одно и то же, Аркадий. Разве нет?
Он сделал движение уходить, но я схватил его за руку. Схватил и тут же отпустил. Я чувствовал себя последним дураком. В моих предварительных расчетах эта мизансцена должна была выглядеть ровно наоборот: хватать за руки полагалось ему, а гордо уходить — мне.
— Ну что с тобой, Аркадий? — спросил он почти ласково. — Ну чем тебе помочь?
Кровь со злобой пополам стучала в моих висках. Думаю, со стороны я выглядел краснее знамени нашей конторы.
— Не надо мне помогать, Гиршуни… — прошипел я. — Я всего-то и хотел, чтобы ты понял: я сегодня же иду в полицию. Сейчас же. Ты слышал? Повторяю по слогам: Я — и-ду — в — по-ли-ци-ю. Теперь понял?
— Понял, — кивнул он. — Только ты никуда не пойдешь.
— Не пойду? — я аж оторопел от такой наглости. — Это почему же?
Гиршуни наклонился к моему уху.
— Потому что тебя нет. Потому что ты — это я. Странно, что ты так и не догадался. Ты — всего лишь одна из папок в директории «Версии». В конечном счете, Аркадий, ты ходишь только туда, куда посылаю тебя я. Ты жив, пока… пока не кончились батарейки.
Он выпрямился, повернулся и зашагал к выходу из столовой, оставив меня осознавать смысл сказанного, хотя какой смысл может быть в такой бессмыслице — «тебя нет»?.. — ведь если обращаются к кому-то на «ты», то он есть, не так ли?.. нет, не так: обращаться можно и к мертвому, обращаться можно в воображении… и, черт возьми, обращаться можно в интернетовском блоге… да, это так, конечно, можно, но я-то еще и слышал это обращение, а несуществующий человек не может слышать: я слышу, следовательно, я существую… но, черт возьми, какая слабость, и сколько снегу вокруг — еще бы! — это ведь декабрь… и поле, огромное поле, без края и конца, и мы идем, с трудом вытаскивая ноги, и снова проваливаясь, и снова вытаскивая, и снова, и снова… но надо идти, пока не кончатся батарейки, а я, как назло, забыл положить их ему в карман… забыл, а может, и не забыл — уж больно самостоятельным он стал в последнее время, повсюду совал нос… хотя и жаль, я все же очень к нему привык… у выхода из столовой я оборачиваюсь: он по-прежнему там, за столиком у окна, но почти уже исчез под наметающим снегом… вот уже видно одно только лицо с недоуменно распахнутыми, стекленеющими глазами, вот дернулась рука, вот уже нет ничего, ничего, ничего…
