Прогулка с Николаем потеряла свою прелесть, поскольку я начала переживать, не нарушаю ли ещё какие-нибудь правила, поэтому я решила сразу вернуться в дом Владимира Викентьевича.
— Извините, Лиза, кажется, я вас ненароком подвёл, — заметил Николай. — Но когда я учился, у нас не было таких запретов.
— Возможно, в женских гимназиях более строгие требования? — предположила я. — Или, как вариант, более жёсткие требования ко мне?
Николай бросил короткий внимательный взгляд и спросил:
— У вас есть основания так думать?
— Увы, — я пожала плечами. — У меня есть основания думать, что наша директриса будет счастлива, если я покину гимназию. Мне уже предлагали забрать документы. В связи с этим у меня вопрос, можно ли где-то сдать гимназический курс?
— Можно, но тогда учиться бесплатно у вас точно не получится. И придётся сдавать полный экзамен за весь гимназический курс.
Он посмотрел так, словно очень сомневался, что я сдам. Но я была уверена, что при должном усердии сдам, хотя сам по себе вариант был не очень приятный: придётся самостоятельно готовиться и сдавать в большем объёме. Но он был, что уже радовало.
— И танцы? — усмехнулась я. — Боюсь, в этом случае я окажусь несостоятельна.
— Что вы, Лиза, — Николай был необычайно галантен. — Вам не хватает только практики, недостаток которой искупает природная грация. Я с удовольствие вам помогу в этом деле.
— Вам совсем не жаль своих ног? Я на них столько потопталась, что мне стыдно вспоминать.
— Полноте, Лиза, вы же ничего не весите. Что вы там могли мне оттоптать?
— Это потому что я была не на шпильках.
— Шпильках?
— Это такие очень тонкие и острые каблуки. Как наступишь — сразу дырка. На том, на кого наступили.
— Ужас какой, — улыбнулся Николай. — Тогда хорошо, что вы были не на шпильках. Иначе это можно было бы посчитать подрывом боеспособности русской армии.
Расставаться не хотелось ни мне, ни ему, но затягивать прощание не стоило. В дом к Владимиру Викентьевичу я его не могла пригласить, а на улице стоять было неразумно: мало ли кто нас увидит и посчитает, что я опять нарушаю правила гимназии. Кстати, их стоило бы прочитать, чтобы вновь не попасть в такую глупую ситуацию, как с синематографом.
Поднялась я к себе в комнату. Там было душно и темно. Я чуть приоткрыла окно, чтобы проветрить, но не впустить осенний холод, и задумалась, не попытаться ли всё-таки вскрыть шкаф Владимира Викентьевича. Возможно, с моей стороны это была чёрная неблагодарность по отношению к приютившему меня человеку, но мне ужасно не нравилось происходящее вокруг, я чувствовала себя совершенно беззащитной. Кроме того, мне казалось, что Юрий прав и целитель многого не договаривает.
Решиться на что-нибудь я так и не успела, потому что Владимир Викентьевич вернулся домой. А поскольку горничная меня сразу пригласила спуститься в гостиную, то я обнаружила, что целитель вернулся не один. Наверное, взял работу на дом. Правда, пациент не очень в этом нуждался: Юрий выглядел столь же безукоризненно, как при нашей первой встрече, и его внешний вид ничем не напоминал о недавней трёпке рыси хомяком, о чем я подумала с удовлетворением. Разумеется, о трёпке, а не о том, что потрёпанный Юрий уже перестал казаться таковым.
— Лизанька, как же я рад тебя видеть! — жизнерадостно заявил Рысьин. — Владимир Викентьевич, вы не оставите нас наедине?
— Юрий, нам с вами не о чем разговаривать ни наедине, ни в присутствии свидетелей, — раздосадованно бросила я. — И вообще, для вас я — Елизавета Дмитриевна. И вам неплохо было бы представиться мне полностью. Сделать скидку на то, что я вас забыла. Впрочем, не настаиваю. Вспоминать вас нет ни малейшего желания, и я буду полностью удовлетворена, если вы больше никогда не появитесь на моём пути.
— Лизанька, ты так ко мне жестока.
Он встал в позу, долженствующую выражать живейшее страдание: одна рука приложена к груди, вторая — протянута ко мне. Хоть сейчас картину с него пиши. Я бы залюбовалась, будь на его месте кто-нибудь другой. Актёр, например, в соответствующей театральной постановке.
