И снилось мне, будто я вместе с Хомяковым делаю в саду Владимира Викентьевича огромную снежную бабу. Причём ни я, ни Николай не люди: я рысь, а он хомяк, но не такой, какого я видела при последней нашей встрече, а огромный, раза в два больше меня, и с шерстью, почему-то не пушистой, а торчащей железными иголками, совсем как у ёжика. Или нет, скорее, как у дикобраза: такую иголку отстрелишь — и намертво пришпилишь противника к дереву, как бабочку к альбомному листу. Но сейчас этот огромный хомяк ни на кого не рычал, а занимался весьма мирным делом: катал не такими уж маленькими лапками снежные шары. Пока я сделала голову, он успел прикатить два нижних, собрать их вместе и даже воткнуть ветки-палочки вместо ручек. Мой маленький шар встал на своё место, и вскоре снеговик мрачно смотрел на нас глазками-угольками.
— Мы забыли про нос! — сообразила я, огорчённо поворачиваясь к Николаю и стукая лапой по его розовому носу, большому, как кофейное блюдце.
Он фыркнул, молча сел на задние лапы, достал из защёчного мешка морковку и пристроил снежной бабе на верхний шар, а под неё — кривую веточку, из-за чего баба сразу стала выглядеть на редкость счастливой. И всё же чего-то ей не хватало, какого-то маленького завершающего штриха.
— Ведро. Принесите ведро с ледяной водой, — неожиданно раздался голос Рысьиной.
И был он настолько раздражающим, что я подскочила на кровати и только потом раскрыла глаза и с удивлением обнаружила в своей комнате как княгиню, так и Владимира Викентьевича. А ведь я точно помню, что запирала дверь.
— Что вы здесь делаете? — спросила я, сообразила, что говорю в звериной форме, и испугалась, вспомнив слова княгини о том, что могу застрять в частичной трансформации.
Но почти тут же поняла, что незначительные изменения я свободно убираю и восстанавливаю одним желанием. И пусть голос получался пока искажённым, но визитёры всё равно должны были понять и что я сказала, и как я отношусь к вторжению в мою спальню и в мой сон. Нет, замечание про ведро было своевременным, но мы же не успели его поставить.
— Вы не отзывались, Елизавета Дмитриевна, — безо всякого стеснения пояснил Владимир Викентьевич. — Мы вскрыли дверь в вашу комнату и пытались будить, долго и безуспешно, поскольку просыпаться вы не хотели.
— Мне снился хороший сон, — мрачно ответила я. — И если бы не вы со своим ведром… Зачем вам вообще понадобилось ведро с водой? Да ещё с ледяной?
Я села на кровати и вызывающе посмотрела на гостей, чуть приподняв верхнюю губу, обнажая резцы и тем самым показывая своё недовольство. Шипеть я не стала, хотя хотелось. В конце концов, существуют же элементарные правила вежливости. Мне, например, даже в голову не придёт вламываться в чужую комнату в то время, когда владелец сладко спит.
— Чтобы вывести тебя из того состояния, в котором ты застряла, — чуть раздражённо ответила княгиня. — Магией это делать было нежелательно, решили сначала опробовать обычные средства. А чем вода холоднее, тем лучше.
— Думаете, я бы обрадовалась, очнувшись в луже?
— Думаю, мы бы обрадовались, что ты вообще очнулась, — сухо сказала Рысьина. — Мы тебя уже минут пятнадцать тормошим, а ты висишь как видавший лучшие времена меховой палантин на плечах оперной дивы, даже лапами не сучишь.
Сравнение меня покоробило. Сравнить мою прекрасную блестящую пушистую меховую шубку с побитой жизнью и молью накидкой!
— Я просто не хотела просыпаться, — раздражённо фыркнула я.
— Уверена? — ехидно прищурилась княгиня. — Когда не хотят просыпаться, обычно говорят сквозь сон что-нибудь этакое: «Уйдите, я не выспалась» или «Не трогайте меня, я спать хочу».
— Уйдите, я не выспалась. — Я зевнула, намеренно показав острые белые зубы. — И хочу доспать.
И досмотреть сон, узнать, нашлось ли ведро для снеговика. А ещё тряхнуть так удачно наклонившуюся над Хомяковым ветку, чтобы весь снег с неё полетел прямо на него. Чтоб его снегом засыпало. Нет, конечно, в реальной жизни, снега с той ветки хватило бы, чтобы возвести над хомяком курган, а во сне лишь присыпало бы немного, зато отвлёкся бы от снежной бабы и посмотрел бы на меня. И перестал бы недовольно молчать и фыркать.
