Русское искусство перестало быть «служанкой» социологии, общественности. Поэзия самого большого поэта той эпохи – Блока была на службе свободного творчества духа, но она была также на службе родины, России. <…> До высот Блока никто из его современников не поднимался. Но, конечно, в рамки только эстетики не укладывается также творчество других поэтов его поколения <…> Они все и их читатели <…> жили или пытались жить творческой, т.е. единственно достойной жизнью, они свободно осмысливали и свободно строили свою жизнь.
В Серебряный век было также реабилитировано «право» молиться, был преодолен (восходящий ко временам Вольтера) предрассудок, что думающий человек не может быть религиозен. <…>
Нельзя не упомянуть также о болезнях, пороках Серебряного века. Эстетством грешили скорее низы, но декадентством, болезненным упоением гибелью, роком отмечено и искусство верхов. Есть тонкий духовный (и поэтому особенно соблазнительный) яд и в блоковской поэзии, например, в таких его как будто невинных, но на самом деле странно кощунственных стихах, как: «В голубой далекой спаленке…»
Также за мечтаниями о тысячелетнем царстве святых <…> о Новом Иерусалиме, в вещаниях о Дионисе (Вяч. Иванов), о Христе и Антихристе (Мережковский) чувствовалось иногда известное духовное легкомыслие, иногда даже безответственность и распущенность. Для светских же богословов духовное преображение мира (общества, космоса) заслоняло реальность личного духовного преображения.
Но судить будем <…> не по худшему, а по лучшему, и, стараясь понять самую сущность явления.
При всех своих пороках и болезнях Серебряный век был отмечен творческим размахом большого стиля и горением духа[417].
После революции, заключает Иваск, добрая половина лучших представителей Серебряного века оказалась в эмиграции, где «Серебряный век как-то продолжался и даже продолжается». Некоторое время длился он и в советских условиях, пока культура там пользовалась относительной свободой. Не только Вольфила и «Записки мечтателей», но и Серапионовы братья, критики-формалисты, поэты-имажинисты, даже Маяковский «целиком определялись еще культурой Серебряного века». Однако в начале 1930-х годов в СССР наступил ледниковый период, и эпоха, которой коснулось ледяное дыхание революции, преждевременно закончилась. Ее лебединой песнью, по Иваску, был неожиданно появившийся в 1940 году сборник стихов Ахматовой «Из шести книг»[418].
Сейчас суждения Иваска кажутся банальными, но в конце 1940-х они были еще не затасканы и должны были произвести сильное впечатление на новое поколение читателей, особенно на эмигрантов второй волны, выучеников советских школ и вузов, открывавших тогда для себя недавнее прошлое русской культуры, о котором они имели самое смутное представление. Именно они были адресатом статьи в «Посеве», о чем сам Иваск писал в записке для Г.П. Струве: «Моя статья популярная – о дореволюционной культуре; написана для новой эмиграции»[419]. Нет никакого сомнения в том, что в рецензии на набоковский «Дар» Хомяков отталкивался именно от статьи Иваска, напечатанной в журнале, который он сам редактировал.
Осенью 1949 года Иваск переехал из Германии в США и начал сотрудничать с «Новым журналом», где продолжил при каждом удобном случае поминать Серебряный век. Так, в статье «О послевоенной эмигрантской поэзии» (1950) он делает это трижды. Обсуждая новые стихи Анны Присмановой, которая, по его словам, «пытается приспособить для своих целей трехсложные некрасовские размеры и переделывает на свой лад (остранняет, как сказали бы формалисты школы Виктора Шкловского) некрасовский язык», Иваск замечает: «Эти попытки вполне закономерны после каждой большой поэтической эпохи. Ведь за нами Серебряный век русской поэзии, и давно уже чувствуется, что мы в каком-то лирическом тупике. По-видимому, поэзия должна стать более прозаической, и по языку, и по темам»[420]. При этом он признает, что «благодаря традициям (все слабеющим) Серебряного века, эмигрантские поэты обычно достигают общеобязательного культурного опыта», и хвалит Ольгу Анстей, поэта из «бывших советских» за то, что она «почти владеет культурой стиха Серебряного века»
