«Гибель Запада» и другие мемы. Из истории расхожих идей и словесных формул - страница 54
Между «золотым веком» русской лирики, тем, что оборвался на Полонском, – и новым, «серебряным веком» русской поэзии (Бальмонт – символисты – Блок, Есенин, Ахматова), – протянулась полоса поэтического безвременья; впрочем, не безусловного. Были и тогда проблески свежести, новых художественных приемов[410].
Одна из следующих глав имеет название «Начало „Серебряного века“ русской лирики», и в ней Тхоржевский пишет:
Бальмонт первый воскресил в русских читателях на склоне XIX века любовь к стихам, остывшую в дни гражданской поэзии. Символисты вошли уже в брешь, пробитую им, Бальмонтом. Он первый бросил, в стихах, открытый вызов слабеющему реализму. Им начат новый, серебряный век русской лирики[411].
Хотя Тхоржевский, как и Владимир Соловьев, относит термин только к русской лирике, достаточно точно очерченные границы периода – от Бальмонта до Есенина и Ахматовой – позволяют при желании расширять его значение. Любопытный пример такого расширения обнаруживается в рецензии Бориса Ширяева, еще одного писателя из «бывших советских», на сборник прозы Марины Цветаевой, вышедший в Издательстве имени Чехова. Упомянув «замечательную работу» Тхоржевского, Ширяев повторяет его формулу, когда утверждает, что Цветаевой в юности были «впитаны и восприняты всем ее существом наркотические туманы пресловутого „серебряного века“ русской лирики»; в первые годы после революции, когда «толпы поэтов и поэтиков заполняли эстрады литературных кружков и поэтических кафе, – пишет он, – вождем этой банды был идеолог и центральная фигура „серебряного века“, поэт с крепко установившимся именем – Валерий Брюсов»; почти все поэты поколения Цветаевой в эмиграции, в его формулировке, тоже были «последышами серебряного века». Однако в конце статьи он уже говорит о «серебряном веке» как об этапе, пройденном не только поэзией, но и всей русской творческой интеллигенцией[412].
Решающую же роль в утверждении выражения как названия определенного историко-культурного периода сыграла статья Юрия Иваска «Серебряный век», напечатанная в двух номерах еженедельника «Посев» 13 и 20 марта 1949 года под псевдонимом «Ю. Иссако»[413]. Иваск, в 1930-е годы таллинский поэт и критик, пытавшийся издалека участвовать в литературной жизни русского Парижа и напечатавший несколько стихотворений в «Числах» (№ 10. С. 8–9: «Утро воскресенья…» и «Не моргая в пространство глядит…») и «Современных записках» (1934. № 56. С. 213: «Баратынский»; 1936. № 60. С. 195–196: цикл «Младший брат»), должен был знать статьи Оцупа и Вейдле в тех же журналах[414]. Скорее всего, ему была известна и книга Тхоржевского, поскольку он начинает статью с глухой отсылки к своим недавним предшественникам:
Теперь все чаще говорят о Серебряном веке русской культуры. Этот Серебряный век противополагается Золотому веку: время Блока – времени Пушкина. Конечно, это обозначение очень условно, как все вообще клички, даваемые эпохам. Жизнь всегда сложнее, значительнее всех градаций, классификаций, но все-таки без какого-то разграничения исторического времени не обойтись. Начало Серебряного века приурочивается к 90-м годам.
Вопреки Тхоржевскому и с явной оглядкой на Вейдле Иваск описывает Серебряный век как исключительно продуктивный период в развитии не поэзии, а всей русской культуры, как – спародируем современную терминологию – постреализм[415], открывший «новые духовные просторы, которые и не снились писаревским „мыслящим реалистам“ и всяким „критически мыслящим личностям“ середины 19 века». Его главная особенность – «в установлении той иерархии культурных ценностей, которой не было во второй половине 19 века, когда преобладала иерархия преимущественно гражданских, социальных ценностей». Согласно Иваску, в Серебряный век «наряду с поэзией, философией» расцвели живопись, театр, балет; «новые веяния охватили также церковные круги»; «обновилась связь и с Золотым веком, с пушкинской эпохой»[416].
На собственный вопрос «Что же дал Серебряный век?» Иваск отвечает так:
