— Недостоин? — поспешно возразил спарапет. — Тебя следует увенчать лаврами и воздвигнуть в твою честь триумфальные арки. Бешир думает о бегстве, двинские эмиры произносят с дрожью твое имя… Видишь, как ты их перепугал!
Марзпетуни скрыл под улыбкой недоверие, с которым он относился к словам спарапета. Он прекрасно понимал, что эти похвалы говорятся ему только в лицо, на самом же деле его удачи были не по душе Деспоту.
— Я хотел бы оказаться достойным этих похвал. Но как мне далеко до этого… — заметил князь.
— Не говори так. Мой племянник счастлив, имея такого соратника, как ты! — воскликнул спарапет. — Я отдал бы весь Ерасхадзор тому, кто нашел бы мне соратника, подобного тебе.
Марзпетуни испытующе посмотрел на спарапета, словно желая проникнуть в его сердце и вырвать оттуда дух зависти и злобы. Ему стало грустно. Он вздохнул.
Да и как было не печалиться? Перед ним стоял родной брат царя Смбата, статный, широкоплечий мужчина высокого роста. Когда он говорил, его голос гремел, а земля словно дрожала от его поступи. И этот могучий человек, вместо того чтобы стать сподвижником царя и защитником родины, был их врагом. Тщеславие ослепило его душу, коварство чужеземца отняло у него разум. Ничего не стоящая корона, данная ему арабским востиканом, убила в нем благороднейшее из чувств — любовь к родине. Чувство злобы принижало этого богатыря, убивало в нем человеческое достоинство. У него язык не поворачивался назвать Ашота Железного царем. Он называл его «мой племянник», словно, назвав его «государем» или «царем», он мог лишиться своих титулов. И все же он расхваливал царского приближенного, стараясь снискать его доверие, чтобы при удобном случае привлечь его на свою сторону и рассорить с царем. Все это князь Марзпетуни прекрасно понимал.
Спарапет, избегая взгляда князя, поспешил узнать о причине его приезда.
— Ты не любишь Багарана, князь. Видно, какое-то серьезное дело заставило тебя посетить нас, — сказал он улыбаясь.
— Да, у меня дело, — ответил Марзпетуни и рассказал ему о причине своего приезда и намерении вернуть на престол католикоса.
— Зачем ты хочешь лишить нас покровительства его святейшества? — спросил спарапет подозрительно.
— Затем, что не сегодня-завтра востикан вернется из Атрпатакана и, если найдет патриаршие покои пустыми, займет их, чтобы отомстить нам за поражение Бешира.
— Какая ему в том выгода?
— Разве тебе это не известно? Сотни монастырей и духовных братий живут за счет доходов с патриарших поместий.
— Да, это достойно внимания. Монастыри понесут убытки, — ответил спарапет, снова испытующе посмотрев на Марзпетуни. Он чувствовал, что у князя какие-то тайные намерения, о которых тот не говорит.
Князь Геворг больше ничего не произнес: он остерегался говорить лишнее.
— Могу ли я видеть его святейшество? — спросил князь, полагая, что католикос находится во дворце спарапета.
— Почему же нет? Но я бы хотел, чтобы ты сначала немного отдохнул. Путь к его покоям довольно далек и труден, ты можешь устать, тем более что солнце сильно палит.
— Разве он не в твоих палатах? — удивился князь.
— Нет.
— Так, вероятно, у кого-нибудь из горожан?
— Нет. Он в цитадели, — улыбаясь ответил спарапет.
— В цитадели? Что он там делает?! — воскликнул Марзпетуни.
— С того дня, как ты со своими отрядами стал преследовать арабов, его святейшество укрылся в цитадели. Он не доверяет защиту своей особы даже моим войскам.
— Вот человек, который по достоинству ценит данный ему богом сан! — насмешливо заметил князь.
Посмотрев на цитадель, которая, как грозный великан, высилась на противоположном холме, он спросил:
— Кому прикажешь сопровождать меня, князь? Я хочу сейчас же представиться его святейшеству.
— Начальник моих телохранителей присоединится к тебе, если изволишь согласиться, — ответил спарапет.
Князь поблагодарил и вместе со своими приближенными и проводником направился к цитадели. Дорога шла по каменистым буграм, извиваясь по ущелью, и была трудно проходимой даже для небольшого отряда. Князь и его спутники следовали друг за другом, образуя длинную цепь.
Католикос в это время с одним из епископов стоял на балконе замка. Его взору открывались великолепные картины природы, одна лучше другой, но он не замечал их.