Лодка, которой правил армянин из Цамакаберда, подошла к острову. В ней сидели два арабских князя и несколько воинов. Выйдя на сушу, они сообщили, что от военачальника Бешира приехали посланцы к армянскому царю и желают его видеть. По приказу государя телохранители проводили их к береговому зданию, где находился в это время царь. Он принял их здесь, чтобы чужеземцы не разглядели острова.
— Какие вести? — улыбаясь, спросил царь.
Послы, низко поклонившись, ответили:
— Военачальник Бешир соизволил послать свой поклон армянскому царю и известить, что по приказу востикана и с его знаменем он пришел занять остров Севан и взять в плен самого царя. Но Бешир, как друг царя, предлагает ему явиться в его шатер и заключить соглашение о мире и дружбе, а Севан сдать ему без боя как владение, принадлежащее востикану. В противном случае, — прибавили послы, — военачальник не пощадит ни твою особу, ни население Севана.
Царь, возмущенный дерзкой речью, но стараясь хранить спокойствие, улыбаясь, ответил:
— Армянская земля принадлежит главному эмиру, никто этого не отрицает. Поэтому нет смысла воевать с островом, доступ на который свободен для вас. Что касается меня, то сообщите военачальнику Беширу, что я очень тронут его приветом и предложенной дружбой. Скажите ему, что завтра утром я лично явлюсь его приветствовать. Свидание откладываю на день с тем, чтоб иметь возможность приготовиться и с надлежащим почетом приветствовать военачальника.
Послы пришли в восторг от покорного и учтивого ответа царя. Они повернули лодку и направились к себе в стан.
Бешир, услыхав ответ царя, был вне себя от радости. Он решил, что царь испугался его войска и отложил свидание, чтобы приготовить богатые дары.
А царь, вернувшись к своим, объявил, что завтра он даст арабам бой. Стража царя, которая насчитывала едва сто человек, была поражена. «Неужели царь готовится к сражению? Что мы можем сделать с этим огромным войском?» — думали они.
Царь почувствовал смущение воинов и, обратясь к ним, сказал:
— Вы хотите, чтобы ваш царь попал в плен к Беширу?
— Никогда!.. — воскликнули все как один.
— Тогда готовьтесь к бою. Князь Марзпетуни с двадцатью воинами разбил войско Бешира. Неужели вы, сто человек, не сможете сделать то же самое?
Имя храбрецов Марзпетуни вдохновило воинов.
— Веди нас, великий государь! — крикнули они горячо.
— Я буду с вами до последнего вздоха, — сказал царь. Затем обратился к монастырскому ключнику: — Сколько на острове плотов?
— Двадцать, если не считать лодок, — ответил тот.
— Завтра до рассвета они должны быть готовы к спуску на воду.
— Будут готовы еще ночью, — ответил ключник и, низко поклонившись, удалился.
Замысел царя был более чем дерзким. С несколькими десятками воинов идти против войска Бешира — значило идти на верную гибель.
Монастырская братия, прекрасно понимавшая грозящую опасность, обратилась к царице с просьбой, чтобы она отговорила царя от такого намерения.
— На острове нам легче защищаться, — убеждала царица. — Наши воины и братия справятся с плотами противника. Это нетрудно. Но вне острова у тебя нет опоры. Противник стрелами истребит твоих воинов и займет остров.
— Две серьезные причины толкают меня на этот шаг, — ответил царь. — Первая — мое царское достоинство. Этот наглый араб осмелился послать ко мне своих людей и требовать Севан, называя его владением главного эмира. Он приглашает меня к себе подписать мирное соглашение с тем, чтобы взять в плен. Этот жалкий человек, потерпевший поражение от двадцати воинов Марзпетуни, считает армянского царя столь бессильным, что осмеливается делать ему столь унизительное предложение. Я должен доказать ему, что у льва и в клетке львиное сердце. У меня перед глазами пример Марзпетуни. Как ни мало у меня воинов, я должен дать сражение Беширу. Стыдно Ашоту Железному быть менее мужественным, чем князь Геворг.
Вторая причина еще более серьезна. Жизнь потеряла для меня всякий смысл. Я не дорожу ею. Об этом я много раз говорил тебе, и ты знаешь, что я имею право желать смерти. Настал час, которым я должен воспользоваться. Я хочу избавиться наконец от угрызений совести и нескончаемых душевных мук. К тому же смерть в этом бою может прославить мое имя. Я, конечно, забочусь не о себе, но о потомках; моя смерть послужит им примером.
