– Если есть место, то я с радостью.
– Поехали, поехали, – позвал я брата, обняв его за плечо.
Мы уселись в автомобиль и тронулись в сторону Сухолохвицы, где жили моя родная тетка Прасковья Ивановна, по мужу Пшикало, ее дочка с мужем и внучка Лена.
– Я тут без тебя, – зашептала мне на ухо жена, – была Дедом Морозом. Дарила направо и налево сто– и пятидесятидолларовые купюры, и получила столько слов и слез благодарности, что очень пожалела, что деньги быстро кончились.
– Ты не представляешь, как они в деревне бедно живут, – ответил я.
– Наверное, в нашей глубинке тоже несладко живется… – спросила-ответила Татьяна.
– Да, мать, оторвались мы от жизни…
Наша делегация въехала в Сухолохвицу, и вскоре мы причалили к дому, около которого стояла, опираясь на палку, очень благообразная женщина в белом платке, новой кофте и цветастой юбке. На ногах у нее были надеты мягкие тапочки. Я выскочил из автомобиля и подбежал к своей тетке.
– Ай, Славик, вот я и дождалась тебя, – сказала тетка и заплакала. Но плакала она недолго, и слезы сменились улыбкой. Когда были жив мой отец и тетка Мария, младшая сестра Параска терялась в тени их личностей. Сейчас она была одна, и я увидел, как она похожа на отца и как она красива, но при этом у нее был удивительно светлый лик. Да-да, – лик. Я не спутал слово, описывая выражение ее лица и весь облик – такой ясный и почти безгрешный.
– Что ж, гости дорогие, проходите в дом, – пригласила нас моя тетя.
Мы вошли в хату и увидели стол, который мог бы украсить свадьбу районного масштаба.
– Люба, я чувствую себя важным гостем, прибывшим на Украину установить двухсторонние отношения между нашими странами, – начал я гнать пургу.
– А что, – ответила Люба, – мы не можем, что ли, устроить праздник по поводу приезда брата на родину его предков?
– Небось, хрюшку замочили? – спросил я.
– Не только замочили, но и сделали эти ковбаси, кентюх…
– И все остальное великолепие, – перебила Любу моя жена.
– Гости дорогие, давайте за стол, – пригласила усаживаться тетка.
После долгого путешествия и всех перипетий дня это было как нельзя кстати. Все быстро разместились вокруг стола.
– Ну что, тетка, выпьешь с нами рюмочку?
– А что, Славику, и выпью.
И мы выпили за встречу, а потом за Юхима и всех родных, живых и ушедших. После третьей рюмки я сказал, что у меня сегодня концерт, и я объявляю мораторий на алкоголь. Гостей мои профессиональные проблемы мало интересовали, и веселье, разгоняемое Николой, поднималось в полный рост. Я уже расчехлил гитару и после пары песен, голосом провокатора произнес:
– Тетка, может, станцуешь? Утрешь нос молодым?
И Прасковья Ивановна, отодвинув стул, вышла в центр комнаты. Сказать, что она танцевала, было бы неверно. Двигались, словно крылья птицы, ее руки, глаза моей восьмидесятилетней тетки сияли, а ноги, обутые в тапочки, крепко стояли на полу, обозначая область ее танца. Все и всё замкнулось на нашей танцовщице, и она сорвала бурные аплодисменты.
– А если еще по рюмочке? – спросил я.
– А что? Можно и еще…
– Хватит провокаций, Малежик. Ща уволю, – прошипела моя жена.
И что вы думаете, я задушил этот прекрасный полет, этот восхитительный и упоительный танец. Не пришлось нам увидеть неограниченные возможности человеческого духа и тела.
Любовь, которая стимулировалась еще и алкоголем, создала какую-то удивительную атмосферу взаимопонимания, когда все начали чувствовать друг друга без слов. А время текло, и концерт, разрекламированный в округе Белоусовки сарафанным радио, неумолимо приближался. Наконец, дорогие гости встали из-за стола и направились к автомобилям, чтобы ехать в клуб. Николай вызвался подвезти Прасковью Ивановну.
А у клуба собралась уже приличная толпа, и все ждали, когда начнут запускать в зал. Люди были нарядными и праздничными. Почему-то вспомнилась старая притча, как король обкладывал плачущий народ все новыми и новыми налогами. Это продолжалось до тех пор, пока люди не перестали плакать и не начали петь и танцевать. И тогда король сказал: «У людей больше ничего нет, им нечего терять, поэтому они веселятся. Отмените мои новые указы». Я вспомнил свой разговор с Андреем, глядя на празднично-одетую публику. Мы вышли из своего лимузина, и публика зааплодировала.
