— Тише, дуреха, — бросил Иолай раздраженному зверьку. — А то слопают тебя, и некому цокать будет…
Еще на пристани, только-только прибыв на Эвбею, Иолай решил, что явится во дворец к Эвриту чуть погодя, ближе к вечеру, дождавшись окончания дневной суматохи. Уж больно торжественно встречали являвшихся женихов ойхаллийские даматы — придворные, доверенные люди басилея; уж очень шумно все предвкушали грандиозное пиршество, сдобренное обильным возлиянием и не менее обильной похвальбой. Близнецы и Лихас, заразившись общим возбуждением, двинулись ко дворцу вместе с остальными — и даже не заметили, что на середине круто забирающей вверх дороги Иолай отстал, огляделся и свернул правее, в лес, продираясь сквозь тенета низкорослого кустарника.
Поклажу Иолай предусмотрительно сгрузил на братьев, не обойдя вниманием и закряхтевшего было Лихаса, — так что теперь мог бродить по лесу налегке.
Тишина давила на уши мягкими ладонями. Редкое верещание белок и посвистывание птиц только подчеркивало эту безмятежную тишину — так для понимания голубизны неба требуется черная точка ястреба, — и Иолай бездумно петлял между стволами деревьев, вертя в пальцах пушистый стебелек и незаметно для себя забирая сперва восточнее, а потом и северо-восточнее.
Неужели все?
Неужели конец двенадцати годам кровавой пахоты, неужели тупые мозги ахейцев проросли мыслью: «Нельзя убивать друг друга на алтарях, ибо как тогда отличить жертвенник бога от логова зверя?»; неужели Геракл завершил — нет, не завершил, но хотя бы заложил основание тому, что никогда и никто не назовет подвигом; неужели можно ездить свататься, можно жить без Дромосов и Одержимых, ходить где вздумается, дышать без хрипа, слушать без опаски, никуда не спешить, не подозревать всех и вся… махнуть рукой на микенский трон (впрочем, я давно уже сделал это), перестать укреплять Тиринф; молиться без задних мыслей…
Наверное, нельзя, ответил он сам себе. Нельзя и не надо проживать две жизни, чтобы понять это, но… очень уж хочется.
Очень хочется жить именно так.
— Радуйся! Ты, случаем, не Иолай, возничий и родич Геракла?
Потирая ушибленную орехом макушку, Иолай обернулся и увидел спрашивающего.
Этот человек не должен был стоять сейчас в лесу.
Он должен был принимать гостей во внешнем дворе Эвритова дворца.
— Ну же, юноша? Ведь это так просто: ответить «да» или «нет»!
— Это просто, — пробормотал Иолай. — Да или нет — это просто… Радуйся и ты, Ифит-лучник, сын и наследник басилея Ойхаллии! О Мойры, как же ты постарел… и как ты похож сейчас на своего отца!
Ифит-лучник с некоторым удивлением посмотрел на странного молодого человека. Потом одернул узкую безрукавку — в связи с торжеством ему пришлось вырядиться по микенской моде, нацепив дурацкую юбку, стоявшую столбом, и эту проклятую безрукавку с вышивкой — и поощрительно потрепал Иолая по плечу.
— Почему сейчас, юноша? Я и раньше был на него похож… впрочем, ты-то об этом знать не можешь. Мы ведь с тобой не встречались, правда?
Солнце плеснуло пригоршню светящейся пыли в просвет между ветвями, на миг выбелив курчавую бороду Иолая призрачной сединой, — и Ифит-лучник задохнулся, даже не сообразив убрать ладонь с плеча стоявшего перед ним человека.
— Ты — Иолай? — севшим голосом еще раз спросил ойхаллиец… и осекся. — Внук Амфитриона-лавагета?
— Я Иолай. Внук.
«Странно говорит, — мелькнуло в сознании Ифита. — Словно не мне, а самому себе».
— Я спрашивал о тебе у Алки… у Геракла, но он не заметил, куда ты скрылся. Зато какой-то мальчишка, вертевшийся рядом, сказал, что ты свернул с полдороги в лес.
— И ты пошел искать меня?
Зверек странной, ничем не обоснованной подозрительности шевельнулся в Иолае, и коготки его были острее беличьих.
«Вернусь — надеру уши», — мысленно пообещал Иолай Лихасу.
— Нет, — усмехнулся Ифит-лучник, глядя на Иолая с высоты своего колоссального роста. Колючий и недоверчивый гость нравился ойхаллийцу все больше и больше — в отличие от суетливо-праздной толпы женихов, где все были на одно лицо.
Кроме того, молодой человек у ствола пинии напомнил Ифиту о Фивах, Кифероне, о двух неугомонных мальчишках-близнецах, об их суровом отце, поверх головы которого Ифит однажды стрелял, зная путь стрелы заранее, потому что иначе и быть не могло…
