Джон Баббер склонился над его постелью, почти забыв в камерах и микрофонах.
— Послушай, малыш, ты должен поправиться, — прошептал Джон. — Я знаю, что тебе страшно, нам всем бывает страшно, но ты должен бороться.
— Боюсь, что он не слышит вас, — сказал один из врачей.
— Ничего, он услышит, — ответил Баббер. Он еще ближе наклонился к ребенку.
Вездесущий Чаки придвинул свою видеокамеру вплотную к кровати, чтобы снять в удачном ракурсе героя и умирающего мальчика. Не глядя на Чаки, Джон Баббер только махнул рукой: «Не надо, это личный разговор». Гейл поняла: она положила руку на объектив Чаки и повернула камеру в другую сторону.
— Послушай, Аллен, — очень тихо сказал Баббер почти в самое ухо мальчику, — ты сейчас во мраке, в темноте, и это страшно. Врачи пытаются помочь тебе, но главное должен сделать ты сам. Ты должен бороться. — Он взял мальчика за руку. — Я знаю, хотя ты и сам не осознаешь этого, но ты герой. Иногда ты не знаешь, какой ты мужественный, и иногда ты не знаешь, на что способен, пока не совершишь это на удивление самому себе. Ты очень мужественный, я чувствую это всем сердцем. Я хочу, чтобы ты боролся, малыш. Ради себя, ради всех нас, ради меня… Я хочу, чтобы ты сделал это ради меня. Я хочу, чтобы ты поправился, Аллен.
Джон поднялся потрясенный и пристально посмотрел на мальчика. Слышал ли тот его? Похоже, что он слегка шевельнул рукой? Или моргнул? Вряд ли. Но даже если так, в его сердце поселилась надежда. Может быть, ему станет хоть немного лучше.
За дверями палаты интенсивной терапии продолжался галдеж репортеров. Пока Джон Баббер ходил по коридорам детской больницы, его постоянно окружали операторы и репортеры. Подошли к нему и Гейл, и в ее глазах были слезы. За те несколько минут, которые Джон провел у постели Аллена, сформировались ее чувства к Джону. Он был таким человечным, так заботился о других, хотел сделать им хорошо. Как могла она противиться охватившим ее чувствам? И она дала волю охватившему ее чувству любви к Джону.
— Вы умеете вдохновлять людей, — сказала ему Гейл, протягивая конверт.
— Что это?
— Это сценарий фильма с воспроизведением авиакатастрофы, — объяснила она. — Вам придется говорить то, что там написано, Джон.
Баббер обеспокоенно посмотрел на нее.
— Сценарий? Я думал, мы уже покончили со всем этим!
Гейл расценила его беспокойство как робость, нечто вроде боязни сцены.
— Я помогу вам, о’кей? Я ведь тоже волнуюсь. Мы поможем друг другу, и все будет хорошо.
Как раз наоборот, с тоской подумал Джон. Зачем он вообще ввязался в это* дело? Одно дело — сказать «это был сплошной кошмар, как война во Вьетнаме», и совсем другое — пытаться воссоздать героические поступки, которые он никогда не совершал. Тем более, что остальными «актерами» будут реально спасенные пассажиры, такие, как Гейл Гейли. Ничего хорошего из этого не выйдет. В мрачном расположении духа герой вышел из здания детской больницы.
На улице перед зданием образовалась толпа, привлеченная сюда множеством телеустановок и полицейских машин. А многие просто пришли сюда, узнав о том, что Джон Баббер, герой, спасший рейс 104, придет сегодня в детскую больницу и посетит безнадежно больных детей. Полиция и служба безопасности больницы общими усилиями охраняли лестницу и лифт и установили барьеры для репортеров и зрителей.
— Эй, все назад! — кричал офицер. — Здесь больница. Освободите проход для больничного персонала.
Какой-то оператор, не Четвертого канала, не выпускавший Джона Баббера из поля зрения, прошел через барьер и направился к лестнице, ведущей ко входу, но офицер полиции преградил ему дорогу.
— Катись отсюда, парень, — сказал он довольно дружелюбным для полицейского тоном. — Будем проявлять друг к другу внимание и человечность, как Джон Баббер.
Оператор отступил за барьер. Тут из толпы высунулась маленькая худая рука и вцепилась в локоть оператора.
— Эй, приятель, ты из прессы? — прошептал
Берни ла Плант. — У меня для тебя есть фантастический сюжетик. Этот Баббер, он самозванец, обманщик и жулик. Все это чушь и ерунда, понятно?
Оператор недоверчиво уставился на Берни и уже хотел оттолкнуть его руку, как вдруг по толпе раздался крик: «Он пришел! Вот он идет!»
