Скромное, приятное лицо Джона заполнило весь экран. Отвечая на вопросы Гейл, Джон вначале говорил тихо и робко, но постепенно его голос зазвучал все увереннее.
— Ну, я… не думаю, что заслужил все эти деньги, мисс Гейл. Здесь слишком много денег для одного человека. Я хочу пожертвовать… большую часть этой суммы различным организациям, таким, как «Бездомные ветераны», как-то помочь другим. Вы понимаете, быть бездомным, жить в машине, спать под мостом — это все не так страшно, как то, что ты чувствуешь себя бесполезным. Никто не хочет тебя знать, ты бесполезный человек, ты никому не нужен…
Чаки крупным планом снимал его лицо, его живые и такие печальные глаза, в которых было столько боли. В этой боли отражалась бессердечность сильных мира сего, тех, кто много имел, но не помогал бедным, жестокосердность богатых к менее удачливым. Но, несмотря на эту боль, в глазах его не было отчаяния, в них теплились надежда, сердечность и героизм.
— Думаю, когда я сделал то, что сделал, — я пытался спасти свою собственную жизнь, — продолжал Джон Баббер, и он говорил правду. Он не имел в виду рейс 104, хотя репортеры и не поняли этого. — Поэтому я сделал то, что я сделал. Я старался снова найти контакт с другими людьми, стать частью общества. Нужно помогать другим и чувствовать их поддержку. Даже если у вас будет очень скромная роль, все равно это принесет вам самоудовлетворение.
— Я задала Джону Бабберу вопрос о «Медали Почета», — объявила Гейл, а камера в это время показывала искреннее выражение лица Джона и его серьезные глаза.
— Эта медаль… ну, она за то, что я и мои товарищи сделали почти двадцать лет назад во Вьетнаме. Поэтому, если я сегодня считаюсь героем войны, значит, я был им и на прошлой неделе, когда продавал банки и спал в машине. Тогда у меня не было медали. Думаю, что не медаль создает героя. Не обязательно надо иметь пулемет или горящий самолет, чтобы проявить… мужество. Люди каждый день совершают героические поступки, только рядом с ними нет никого, чтобы сфотографировать их. Героическим может быть и скромный поступок — например, помогать кому-то изо дня в день, жертвовать собой ежедневно, вместо того чтобы пожертвовать всем сразу. Может быть… может быть… все мы герои.
Редактор передачи Джоан Айзекс тихо присвистнула и повернулась к Гейл как раз в ту минуту, когда та украдкой смахивала слезу.
— Он что, и в жизни такой роскошный мужик?
Гейл с улыбкой кивнула.
— Он просто замечательный, — тихо сказала она, и в ее голосе послышалось нечто такое, что не могло обмануть интуицию Джоан.
— Ты, случайно, не влюбилась в него? — спросила она у Гейл.
— Не говори глупостей, — Гейл отвернулась, чтобы Джоан не видела ее глаз. — Я — репортер.
— Разве у репортеров нет гормонов?
— Репортеры должны уметь контролировать свои гормоны, — спокойно ответила Гейл.
Джоан поняла, что наступила на больную мозоль, и вернулась к монитору.
Видеопрограмма имела потрясающий успех и, смотря ее, Уоллес, менеджер станции, тихо сказал самому себе: «Да это просто находка! Такой естественный!»
У Уоллеса появилась блестящая идея, которая могла увенчать славой Четвертый канал. По всей Америке телезрители были тронуты честностью и скромностью Джона Баббера. Джой ла Плант смотрел передачу у себя дома в гостиной и видел, что его мама плачет. Тронут был даже грубоватый Эллиот. Донна О’Дей смотрела телевизор в своей спальне, находясь в постели со своим парнем, и комок встал у нее в горле при виде такой честности, так ярко контрастирующей с поведением обвиняемых, которых ей каждый день приходилось защищать. Чик смотрел передачу у себя в баре «Шэдоу Лоундж», одновременно натирая до блеска витрины и зеркала. Даже Президент США смотрел эту программу и в один из душещипательных моментов дотронулся своей рукой до руки своей благоверной. В глазах Президента стояли слезы.
Единственный человек, которого не тронуло интервью с Джоном Баббером, был Берни ла Плант. Он также был единственным человеком, знавшим правду о Баббере. Берни корчился от душевных мук, видя чек на миллион долларов в руках Джона Баббера, деньги, которые по праву принадлежали ему. Но благочестивые слова Баббера о героизме переполнили чашу терпения Баббера, довели его до крайности.
